Забытый язык

В основе этой книги – цикл лекций, которые я читал как вводный курс аспирантам Института психиатрии Уильяма Уайта и старшекурсникам Беннингтонского колледжа. Соответственно, книга адресована студентам, изучающим психиатрию и психологию, а также всем, кто интересуется этими науками. Как видно из подзаголовка, это – введение в науку понимания языка символов; поэтому я не стал останавливаться на многих более сложных вопросах из этой области – это не согласовывалось бы с вводным характером книги. Так, например, я рассматриваю теорию Фрейда лишь в той мере, в какой она раскрыта в его работе «Толкование сновидений», без учета более сложных концепций, разработанных в его последующих сочинениях; я также не пытаюсь касаться тех аспектов языка символов, которые, несмотря на их важность для исчерпывающего понимания затрагиваемых проблем, все же носят более общий характер.

Эти вопросы я буду анализировать позже, в следующей книге [1] . Я намеренно использовал слово understanding (понимание) вместо более привычного interpretation (толкование, разгадка). Если, как я постараюсь показать, язык символов по праву может считаться настоящим языком, в действительности – единственным универсальным языком из всех, когда-либо созданных человеком, – то вопрос заключается именно в том, чтобы понимать его, а не разгадывать, как если бы это был какой-то искусственный тайный код. Я думаю, что такое понимание важно для каждого, кто хочет глубже познать себя, а не только для психотерапевта, который намерен лечить психические расстройства. Поэтому я считаю, что пониманию языка символов нужно учить в школах и колледжах точно так же, как там изучают другие иностранные языки. Эта книга и призвана, в частности, способствовать осуществлению этой идеи.

Я признателен д-ру Эдуарду Тауберу, прочитавшему рукопись, за полезные замечания и советы.

Я хочу поблагодарить д-ра Рут Аншен, издателя книги «Семья, ее роль и функции», а также издательство Harper Brothers за разрешение привести здесь мою статью «Миф об Эдипе и Эдипов комплекс». Я также благодарю издателей, любезно позволивших воспользоваться отрывками из следующих публикаций:

Excerpts from the Modern Library Edition of Plato. The Republic, trans. by B. Jowett; «Oedipus at Colonus» and «Antigone», trans. by R.C. Jebb from The Complete Greek Drama; The Basic Writings of Sigmund Freud, trans. and edi ted by A.A. Brill; excerpts from Ralph L.; Wood, The World of Dreams; excerpts from The Interpretation of Dreams by Sigmund Freud; excerpts from Summa Theologica by Thomas Aquinas, translated by the Fathers of the English Dominican Province; excerpt from Kant, The Dreams of a Spirit Seer, trans. by E.F. Goerwitz; excerpts from Ralph Waldo Emerson, Lectures and Biographical Sketches; excerpts from Plato, Phaedo, trans. by B. Jowett; excerpts from The Works of Aristotle, trans. under the editorship of W.D. Ross; excerpts from Lucretius, De Rerum Natura, trans. by W.H.D. Rouse; excerpts from C.J. Jung, Psychology and Religion; excerpts from Henri Bergson, Dreams, trans. by E.E. Slosson; excerpts from The Trial by Franz Kafka, trans. by E.I. Muir.

Если верно, что умный человек – это прежде всего тот, кто способен удивляться, то это утверждение – печальный комментарий по поводу ума современного человека. При всех достоинствах нашей высокой грамотности и всеобщего образования мы утратили этот дар – способность удивляться. Считается, что все уже известно – если не нам самим, то какому-нибудь специалисту, которому полагается знать то, чего не знаем мы. В самом деле, удивляться неловко, это считается признаком низкого интеллекта. Даже дети удивляются редко или по крайней мере стараются этого не показывать; с возрастом эта способность постепенно утрачивается совсем. Мы думаем, что важнее всего найти правильный ответ, а задать правильный вопрос не так существенно.

Возможно, такая установка отчасти объясняет, почему сновидения, одно из наиболее загадочных явлений нашей жизни, так мало нас удивляют и ставят перед нами так немного вопросов. Все мы видим сны; не понимая своих снов, мы тем не менее ведем себя так, как будто с нами не происходит ничего странного, по крайней мере по сравнению с логичными и целенаправленными действиями, которые мы совершаем в состоянии бодрствования.

Когда мы не спим, мы активны и рассудительны, мы готовы прилагать усилия, чтобы достичь своих целей и, если понадобится, защитить себя. Мы действуем и наблюдаем; мы смотрим на вещи со стороны, с точки зрения возможности использовать их и манипулировать ими, хотя, возможно, мы видим их не такими, каковы они на самом деле. Но у нас часто не хватает воображения, и очень редко, за исключением детей и поэтических натур, наше воображение способно пойти дальше простого повторения сюжетов и ситуаций, являющихся частью нашего опыта. Мы ведем себя адекватно, но в каком-то смысле неинтересно. Сферу наблюдаемого днем мы называем «реальностью» и гордимся тем, что мы «реалисты» и разумно оперируем этой реальностью.

Во сне мы как бы бодрствуем, находясь в иной форме существования. Мы видим сны, создаем в своем воображении истории, никогда не происходившие наяву и порой даже ни на что не похожие. Порой мы видим себя героями, порой негодяями; иногда нас посещают прекрасные видения, и мы испытываем ощущение счастья; часто нас охватывает жуткий страх. Но какова бы ни была наша роль, это наш сон, мы его авторы, мы создали этот сюжет.

Большинство сновидений имеет одну общую особенность: они не следуют законам логики, которым подчинено наше бодрствующее сознание. Категории времени и пространства теряют свое значение. Мы видим живыми людей, которые уже умерли; мы оказываемся свидетелями событий, случившихся много лет назад. Два эпизода, происходящие одновременно во сне, возможно, наяву не могли бы иметь место в одно и то же время. Так же мало мы обращаем внимания на законы пространства. Мы без труда мгновенно перемещаемся на дальнее расстояние или можем находиться одновременно в двух местах; во сне два разных человека могут соединиться в одном лице, и один человек может внезапно превратиться в другого. Во сне мы поистине творим мир, где утрачивают власть ограничения времени и пространства, которые определяют нашу деятельность в состоянии бодрствования.

Для сновидений характерна еще одна необычная особенность. Мы думаем о событиях и людях, о которых много лет не вспоминали и наяву, может быть, так бы и не вспомнили. Во сне они вдруг предстают старыми знакомыми, о которых мы часто думаем. В той, другой, ночной жизни мы словно открываем какой-то огромный запас опыта и воспоминаний, о существовании которого и не подозревали днем.

Несмотря на все эти странности, сны кажутся нам реальностью, как и все, что происходит с нами во время бодрствования. Во сне не бывает «как будто». Сновидение – это настоящая жизнь, настолько реальная, что возникают два вопроса: что есть реальность? Откуда мы знаем, что то, что нам снится, – нереально, а то, что мы испытываем во время бодрствования, – реально? Эту мысль очень удачно выразил один китайский поэт: «Прошлой ночью мне снилось, что я бабочка, и теперь я не знаю, то ли я человек, которому приснилось, что он бабочка, то ли я бабочка, которой снится, что она человек».

Когда мы просыпаемся, все эти яркие, живые переживания, испытанные ночью, не просто исчезают, но порой даже припоминаются с большим трудом. Большинство снов забывается начисто: мы даже не помним, что во сне жили в этом другом мире. Некоторые сны мы еще смутно помним в момент пробуждения, но уже в следующую секунду они безвозвратно уходят из памяти. Лишь немногие из сновидений действительно запоминаются, именно их мы имеем в виду, когда говорим: «Мне приснился сон». Нас словно посещают добрые или злые духи, которые на рассвете внезапно исчезают, и мы почти не помним, что они здесь были, и не помним, как мы были поглощены общением с ними.

Но, пожалуй, самое удивительное – это то, что порождения нашего спящего ума похожи на древнейшие творения человека – мифы.

Сейчас мифы едва ли вызывают у нас удивление. Если они стали респектабельными, составив часть нашей религии, мы относимся к ним с положенным уважением – впрочем, лишь внешним – как к почтенной традиции; если же они не освящены традицией, то мы считаем их отражением детского уровня мышления непросвещенных древних людей, не знавших наук. Так или иначе, не принимая в расчет, презирая или почитая мифы, мы считаем их принадлежностью некоего совершенно чуждого нашему мышлению мира. Тем не менее факт остается фактом: большинство сновидений имеют много общего с мифами как по форме, так и по содержанию, и мы сами, считая мифы странными и чуждыми днем, ночью обретаем способность к мифотворчеству.

Как и во сне, в мифе происходят драматические события, невозможные в мире, где правят законы времени и пространства: герой покидает свой дом и свой край, чтобы спасти мир, или бежит от своего предназначения и живет в желудке огромной рыбы; он умирает и воскресает; сказочная птица сгорает и вновь возникает из пепла, еще прекраснее, чем была.

Разумеется, разные люди создают разные мифы, точно так же, как разные люди видят разные сны. Но несмотря на эти различия, у всех мифов и всех сновидений есть нечто общее: они все «написаны» на одном языке – языке символов.