Величие и ограниченность теории Фрейда

Чтобы полнее оценить огромную важность психоаналитических открытий Фрейда, начать следует с осознания главного принципа, на котором они основаны. Ничто не способно выразить этот принцип точнее, чем слова Евангелия «и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 32). Идея о том, что истина спасает и лечит, является древним прозрением; о ней знали и учили великие Наставники Жизни. Конечно, не все доходили до радикализма и прямоты Будды. Но мысль о спасительности истины является тем не менее общей для иудаизма и христианства, для Сократа, Спинозы, Гегеля и Маркса.

С позиций буддийского мышления, иллюзия (неведение) представляет собой, наряду с ненавистью и жадностью, одно из зол, которые человек должен изгнать из самого себя, если он не хочет вечно оставаться охваченным страстями, неизбежно ведущими к страданиям. Буддизм не противится мирским радостям и удовольствиям, потому что не считает их следствием страстей и желаний. Человек, одержимый страстями, не может быть свободным и счастливым. Он раб того, к чему влекут его

желания. Процесс пробуждения от иллюзорной жизни является условием свободы и избавления от страданий, к которым человека приводят его страсти. Избавление от иллюзий (Ent-ta-uschung) — это условие для жизни, позволяющей человеку полностью реализовать свои способности, или, говоря словами Спинозы, стать образцом человеческой природы. Менее главной и радикальной вследствие своей подчиненности идее образа Бога предстает концепция истины и освобождения от иллюзий в христианской и иудейской традициях. Когда эти религии шли на компромисс со светскими властями, ничто не могло спасти их от измены истине. Но в революционных сектах истина способна была вновь занимать подобающее ей место, потому что главной задачей таких сект было стремление преодолеть несоответствие между христианским учением и христианской практикой.

Философия Спинозы во многом напоминает учение Будды. Человек — это существо, движимое иррациональными порывами («пассивными желаниями»). Он одержим неверными представлениями о самом себе и о мире — иными словами, он живет иллюзиями. Лишь те из людей, кто следует разуму, способны перестать быть игрушкой в руках собственных страстей и руководствоваться в жизни двумя «активными желаниями» — разумом и добродетелью. Маркс также принадлежит к традиции мыслителей, для которых истина — это условие спасения человечества. Его главной целью было не столько создание проекта идеального общества, сколько критика иллюзий, мешающих человеку построить идеальное общество. По мысли Маркса, чтобы изменить условия жизни, необходимо сперва разрушить иллюзии, порождающие эти условия.

Последнюю фразу Фрейд вполне мог бы использовать в качестве лозунга своей терапии, основанной на психоаналитической теории. Концепцию истины Фрейд расширил до невероятных размеров. Для него она не только то, во что мы осознанно верим или что мы рационально постигаем, но также и то, что мы в себе подавляем, потому что не хотим об этом думать.

Величие открытия Фрейда состоит в том, что он распространил метод обретения истины на сферу, в которой человек прежде такой возможности не видел. Он смог сделать это благодаря открытым им механизмам подавления (репрессии) и рационализации. На богатом эмпирическом материале Фрейд показал, что избавиться от заблуждений человеку можно, проникая в собственную психическую структуру и осуществляя «де-подавление». Это применение принципа освобождающей и исцеляющей истины, возможно, величайшее из достижений Фрейда, даже при условии, что оно породило много неверных толкований и не раз провоцировало рождение новых иллюзий.

В этой книге я намереваюсь подробно рассказать о самых важных открытиях Фрейда. Одновременно я постараюсь показать, где и каким образом буржуазное мышление, столь характерное для Фрейда, сузило и даже исказило суть его открытий. А поскольку критикой учения Фрейда я занимаюсь уже довольно продолжительное время, то в этой книге будет немало ссылок на высказанные мной ранее суждения по этому предмету, которых мне, по понятным причинам, избежать не удалось.

Попытка осмысления теоретической системы Фрейда, равно как и любой другой системно мыслящей творческой личности (creative systematic thinker), не может увенчаться успехом, пока мы не только признаем тот факт, что всякая система в том, как она развивается и представлена автором, неизбежно ошибочна, но и поймем, почему это происходит. Конечно же, это вовсе не результат самонадеянности и бесталанности автора или его неумения излагать материал. Причина кроется в некоем фундаментальном и неизбежном противоречии: с одной стороны, автору есть что сказать, у него есть нечто новое, что до сих пор никому не приходило в голову, или о чем пока еще не заговорили. Но коль скоро речь идет о «новации», то ее принято излагать в категории описательной (descriptive category), которая не воздает должного сути творческого мышления. Творческое же мышление — это всегда мышление критическое, ибо оно ликвидирует определенное заблуждение и приближается к осмыслению действительности. Чем расширяет область знаний человека и усиливает мощь его разума. Критическое, а тем самым и творческое, мышление всегда несет в себе некую освободительную функцию (liberating function) в силу своего негативного отношения к мышлению иллюзиями (illusory thought).

С другой стороны, глубоко и оригинально мыслящий человек (the thinker) оказывается перед необходимостью изложить свою новую идею (new thought) языком своего времени. Разным сообществам присущи и разный «здравый смысл», разное категориальное мышление (categories of thinking), разные логические системы — у каждого общества есть собственный «социальный фильтр» («social filter»), сквозь который могут просочиться лишь вполне определенные идеи и концепции, а также наработки опытного знания (experiences). Так что, кому обязательно нужно быть в курсе дела, те умеют уловить момент, когда «социальный фильтр» изменяется под воздействием фундаментальных изменений в данной общественной структуре. Те идеи, которым не удается «просочиться» сквозь социальный фильтр определенного общества в определенный момент времени, воспринимаются как «немыслимые» и, конечно же, «недоступные для изложения», ибо среднему человеку модели мышления (thought patterns) его сообщества представляются в виде простой и доступной логической системы. Принципиально же отличные друг от друга сообщества чуждые модели мышления считают алогичными или откровенно абсурдными. Однако «социальный фильтр», или в конечном счете жизненный опыт любого

отдельно взятого сообщества, детерминирует не только «логику», но в известной мере и содержание философской системы. Возьмем, к примеру, общепринятое представление, что эксплуатация человека человеком — это явление «нормальное», естественное и неизбежное. Подобное суждение было бы немыслимо для членов неолитического сообщества, где каждый мужчина и каждая женщина жили, что называется, «от труда своего», вне зависимости, был ли то труд индивидуальный или совместный. При сложившемся у них общем социальном устройстве идея эксплуатации человека человеком воспринималась бы как «безумная», так как еще не было избытка свободных рук, чтобы имело смысл превращать их в объект найма. (И если бы кто-нибудь заставил другого работать вместо себя, то это вовсе не означало бы увеличения количества получаемых продуктов, а лишь то, что на долю «нанимателя» достались бы праздность и скука.) Другой пример: многие общества знают частную собственность не в современном ее понятии, а лишь как «функциональную собственность» в виде орудия труда, «принадлежащего» одному лицу постольку, поскольку оно им пользуется, но вместе с тем охотно отдает его тому, у кого возникает потребность в этом орудии.

То, что немыслимо, то невозможно и высказать, и в языке нет для него слова. Во многих языках не существует слова для понятия иметь, но вполне возможно передать концепцию обладания иным путем, например словесной конструкцией типа «это — мне», выражающей концепцию функциональной, а не частной собственности («частной» [1] в том смысле, который заложен в латинском глаголе privare — «отнимать, лишать», — т. е. собственности, пользоваться которой не может никто, кроме ее непосредственного владельца). Многие языки начинали без слова иметь, однако в процессе своего развития и, можно предположить, с появлением частной собственности они приобретали соответствующее слово для ее обозначения. Еще пример; в Европе X–XI вв. представление о мире вне связи его с Богом было немыслимо, а следовательно, не могло существовать и слова вроде «атеизм». Кстати, сам язык подвергается тому же репрессивному воздействию общества на специфические наработки опытного знания (experiences), не вписывающиеся в структуру данного общества. Языки различаются между собой в той мере, в какой подавляются, а потому и не получают адекватного выражения 1 различные наработки опытного знания.

Следовательно, творчески мыслящая личность (creative thinker) обязана мыслить категориями логики, опираться на существующие модели мышления (thought patterns) и использовать те концепции своей культуры, которые поддаются выражению средствами языка. А это значит, что у нее пока еще нет слов, необходимых для выражения своей творчески новой и освободительной идеи (liberating idea). Ей приходится решать неразрешимую проблему: выразить новую мысль (new thought) в концепциях и словах, которых нет в языке. Впоследствии, когда ее творческие мысли (creative thoughts) получат всеобщее признание, они, вполне возможно, прекрасно будут существовать в языке. В результате новая мысль (new thought) предстает как некое смешение подлинно нового мышления с общепринятым, за пределы которого она выходит. Однако мыслитель (thinker) и не подозревает о таком противоречии. Для него бесспорна истинность традиционного мышления (convencional thoughts), a потому его нисколько не заботит различие в его системе между новым и чисто традиционным (convencional). Только в ходе исторического развития, когда социальные перемены получают свое отражение в изменении моделей мышления (thought patterns), наконец-то проясняется, что же в этой мысли (системе) (thought) творчески мыслящей личности (creative thinker) было подлинно новым, а в какой мере его система (system) представляет собой всего лишь отражение традиционного мышления (convencional thinking). Это уже на долю его последователей выпадет необходимость истолкования своего «метра»: живя в иной системе представлений, они не станут пытаться с помощью всяческих уловок примирить органически присущие его системе противоречия, а вместо этого вычленят его «оригинальные» мысли из потока мыслей традиционных и подвергнут анализу противоречия между новым и старым.

Сам по себе подобный процесс пересмотра любого автора, когда происходит отделение существенно важного и нового от элементов случайных и обусловленных фактором времени, также является продуктом конкретно-исторического периода, накладывающего свой отпечаток на данное истолкование. И в этом творческом истолковании вновь происходит смешение творческих и значимых элементов со случайными и ограниченными временными факторами. Такой пересмотр нельзя буквально воспринимать как истинный, а сам оригинал — как ложный. Истинность отдельных элементов данного пересмотра не вызывает сомнения, особенно там, где речь идет о высвобождении теории из пут прежнего традиционного мышления. В процессе критического отсева прежних теорий мы достигаем приблизительного соответствия истине, но самой истины мы не достигаем, да мы и не можем достичь истины, поскольку социальные противоречия и социальные влияния неизбежно ведут к идеологической фальсификации, а человеческому разуму наносят ущерб иррациональные страсти, коренящиеся в дисгармонии и иррациональности общественной жизни. Только в обществе, где не существует эксплуатации и которое поэтому не нуждается в иррациональных допущениях для покрытия или узаконения эксплуатации, в обществе, где разрешены основные противоречия, а социальная реальность не нуждается в иллюзиях, человек только и может найти полное применение своему разуму и с его помощью познать действительность в неизвращенном, неискаженном виде, иначе говоря, обрести истину. Другими словами, истина исторически обусловлена: она находится в прямой зависимости от уровня рациональности и отсутствия противоречий внутри общества.