Забывший имя Луны
Шрифт:
На стенах квартиры висели картины (к ним Кешка уже привык и воспринимал, как остановленные кадры из телевизора) и еще жутковатые, но вместе с тем в чем-то привлекательные глиняные и деревянные маски, корчившие самые невероятные рожи. Все они каким-то странным образом напоминали хозяина квартиры. Кешка внутренне рассмеялся этому факту, поднялся до почти граничного для его мозга обобщения о том, что все вещи в чем-то похожи на своих хозяев, и наконец осознал странность позы и положения человека на стуле. Руки хозяина квартиры были связаны сзади и примотаны к стулу.
Кешка вздрогнул, не меняя позы и не поворачивая головы, осознал внимательный,
– Знаешь, Придурок, вот этот кадр должен мне деньги, – лениво растягивая слова, произнес Алекс. Кешка тем временем пересчитал присутствующих и почувствовал место и состояние каждого из них. Четверо, не считая его самого и привязанного к стулу хозяина. У всех, кроме Алекса, почти полное отсутствие напряжения и слабый кровожадно-веселый интерес. Так мать-лисица, развалившись у норы на солнышке и лениво щурясь, наблюдает за тем, как ее выводок расправляется с принесенной уткой-подранком. – И почему-то не хочет отдавать. Надо его хорошенько попросить, – в голосе Алекса чувствовалось какое-то неадекватное ситуации чувство. Кроме того, что Алекс проверял его, Кешку… что-то еще… Но чего же он хочет?
– Попроси, ты лучше говорить уметь, – ответил Кешка, понимая, что слова Алекса обращены именно к нему.
– Да я просил, просил… – теперь в голосе ясно чувствовалась насмешка. – Да он, видишь ли, не понимает. Вот я и подумал, пусть лучше Придурок. Даром, что ли, тебя учили…
Кешка мельком глянул на хозяина квартиры и брезгливо поморщился.
Оскаленные желтоватые зубы, серые щеки, поросшие двухдневной щетиной, из угла губ стекает мутная капля слюны. Кешке не было до него абсолютно никакого дела. Он понимал, что хозяин квартиры играет в ту же игру, что и Алекс, и сейчас он – проигравшая сторона. Кешка был абсолютно равнодушен к их играм.
– Ты хочешь, чтобы я дрался с ним? – спросил он у Алекса. – Но у него связаны руки, и он старый, не может драться. Чего ты хочешь?
– Спроси у него: где то, что он мне должен? – подсказал Алекс.
– Где то, что ты должен Алексу? – послушно повторил Кешка, обращаясь к хозяину квартиры. Все присутствующие, кроме Алекса, приглушенно захихикали, и слегка переменили позы. Кешка внимательно отметил каждое перемещение.
– Для начала выбей ему пару зубов, – жестко сказал Алекс, и ленивая растяжка куда-то разом исчезла из его голоса.
– У него связаны руки. И он не может драться, – негромко повторил Кешка .
– Я сказал, Придурок! – рявкнул Алекс, а Кешка вдруг осознал еще одну, неожиданную вещь.
Они все боятся. Кроме всем известного страха, чей запах был хорошо знаком Кешке еще с лесной, звериной поры, есть еще один страх, запах которого он до сих пор не выделял, хотя и ощущал, как составляющую мира, в котором находился. Весь этот мир построен на очень несложном, хотя и весьма точном расчете: все боятся. Чтобы управлять им, нужно только верно рассчитать, кто чего боится. Так делает
Кешке стало смешно. Он вспомнил неуклюжие попытки близнецов запугать его самого и ясно увидел, что все это было лишь подражание Алексу, или кому-то подобному ему (Кешка видел уже достаточно алексов, и даже приблизительно научился отличать их калибр. Калибр «своего» алекса он оценивал как слегка выше среднего).
Не считая больше нужным сдерживаться, Кешка засмеялся своим беззвучным смехом, широко разевая рот и щуря глаза. Это было так странно, что все присутствующие на какое-то мгновение оторопели. Этого мгновения Кешке хватило, чтобы с места прыгнуть вперед, отшвырнуть двух стоящих у двери парней, отпереть дверь и выскочить на лестничную площадку. Запереть или хотя бы захлопнуть дверь он как бы не успел. Погоня прогрохотала вниз по лестнице, а Кешка, выждав несколько мгновений, осторожно вышел из-за распахнутой двери, бесшумно спустился вслед, и вышел через черный ход, который, на его счастье, имелся почти во всех старых домах.
Бегом поднимаясь по знакомой вонючей лестнице, Кешка со страхом думал о том, что по дневному времени в каморе может никого и не оказаться. Однако, дома были Тимоти и не сразу замеченный Кешкой Боян, который, прихворнув, лежал на диванчике, до шеи укрытый вытертым посередине пледом. Дура с радостным визгом кинулась Кешке в ноги.
– Что?! – шепотом спросил Тимоти, бросив беглый взгляд на лицо юноши.
– Все! – также кратко ответил Кешка.
– Я говорил! – не сдержался Тимоти и в его тусклых глазах плеснулось торжество. – Ничего у него не выйдет! Они за тобой гонятся? – Тимоти возбужденно захихикал и потер руки, словно мальчишка, собирающийся сыграть в казаки-разбойники.
Несколько мгновений спустя Кешка кивнул. Тимоти между тем, не дожидаясь ответа, уже напряженно думал, собрав в сеточку и без того морщинистый лоб.
– Дура… – начал Кешка, рассеяно почесывая обросшую спину прижавшейся к нему собаки.
– Брось! – досадливо махнул рукой Тимоти. – О своей шкуре думать надо, – потом, вспомнив, с кем имеет дело, добавил. – Млыга за ней присмотрит. У них взаимопонимание полное.
– Хорошо, – сказал Кешка и чуть ли не впервые Тимоти заметил блеснувшую в его глазах подлинную, человеческую благодарность. Не слепую звериную удовлетворенность, не сытость и удовольствие от тепла – а отклик человеческого на человеческое. По иронии судьбы речь шла о звере и человеке, который, единственный из насельников, так и не принял двойственности кешкиного существа, не смог погасить своей настороженности и неприязни по отношению к нему.
– А я?
Мысль Тимоти бешено заметалась, отозвавшись на нелепом детски-старом лице мелко дрожащим веком и ерзанием узкой нижней губы под припухшей верхней. При движении губ то и дело обнажались мелкие зверушечьи зубы.
– Есть! – вскрикнул вдруг Тимоти. – Иди в сквот. Там пересидишь, пока все уляжется. Спросишь Аполлона, скажешь – от меня. Там никто ничего не спросит, да и сам – помалкивай. Не знаю, и знать не хочу, что у вас там с Алексом вышло, но только он этого так не оставит. Лучше всего тебе потом из города убраться. На море свое или еще куда…