Зачарованный край
Шрифт:
– А ты, Ярый, – сказал Кухня. – Ты разве никогда не думал отсюда свалить?
Ярый очень давно мечтал завязать, но он знал, что если сильно хочешь что-нибудь сделать, то лучше никому заранее не сообщать о своих намерениях. А иначе в последний момент что-то обязательно пойдёт не так. Поэтому Ярый уклончиво ответил:
– Поживём – увидим.
– Какая разница, в Зоне, или вне её… – сказал авантюрист по прозвищу Сэнсэй. – Весь материальный мир есть сон, иллюзия. Значение имеет лишь то, что происходит в душе у человека.
Сэнсэй. Тот самый, который
– Слыхали, что Сэнсэй изрёк? – воскликнул Филя. – Всё материальное – сон!
– Как матрица, что ли? – спросил Степашка.
– Как компьютерная игра…
– И лучший миг есть заблужденье, раз жизнь есть только сновиденье…
– Пушкин! Ты что там, уснул, что ли? Просыпайся, Пушкин!
– А? Что?..
Авантюрист Пушкин получил своё прозвище за неистребимую привычку сочинять стихотворные экспромты прямо на ходу, многие из которых нельзя было бы привести в каком-нибудь печатном издании по соображениям цензуры. Далеко не все экспромты получались удачными, но попадались среди них и настоящие жемчужины, которые потом «шли в народ» и со временем превращались в своеобразный зонный фольклор. Так как Пушкин был пошляк и острослов, многие обижались на его шутки. Но терпели, во-первых, потому, что он был толковым авантюристом, а не просто чесал языком, а во-вторых, потому, что с ним никогда не бывало скучно. Он был как бы душой любой компании. К тому же, все понимали, что если поэт кого и обидел, то сделал это явно не со зла.
Вообще в Зоне «литературные прозвища» были не то чтобы редкостью. Ярый лично знавал одного авантюриста по прозвищу Достоевский, который якобы получил кличку за активную пропаганду идей всепрощения, как у Фёдора Михайловича в «Преступлении и наказании». Правда, поговаривали, что когда карлик запер их в подземельях Агро-Комплекса вдвоём с зелёным напарником-отмычкой, Достоевский, когда закончилась еда, съел, чтобы не подохнуть с голоду, ногу своего напарника. Если бы тот напарник выжил, его, как несложно догадаться, прозвали бы Одноногий Сильвер… Другое объяснение, более правдоподобное, что авантюрист получил своё имя за близость к взглядам Раскольникова, что тоже у многих вызывало ассоциацию с Достоевским.
Если авантюрист сильно, лирически любил Родину, Русь-матушку необъятную, его могли прозвать Есениным. (Или Кобзарём, если он был из Украины.) Ходили даже слухи об авантюристе-проводнике по прозвищу Джойс… Уж этот водил своих подопечных ТАКИМИ тропами, что меньше всего хотелось им позавидовать. На этом фоне авантюристы По и Лавкрафт даже не казались столь страшными, как их рисовали (стало быть, Ван Гог и Сальвадор)…
Так как Пушкин дежурил ночью «собачью вахту», то, соответственно, толком не выспался, и днём на привале задремал. Сидевший рядом Гулливер заметил это и растолкал напарника, и теперь тот включился в разговор.
– Эх, сейчас бы бабу… – мечтательно сказал Пушкин, зевая и потягиваясь. – Странная вещь выходит. Когда у тебя есть баба, ты только и думаешь, как не сойти с ума от её постоянных заскоков. И вот ты попадаешь в Зону, и сперва радуешься. Но счастье длится недолго. То есть ты-то может и хотел бы совсем обойтись без баб, но твой стояк по утрам считает иначе. Я вот что думаю. Сейчас наука шагнула далёко
Кто-то засмеялся, кто-то лишь улыбнулся краешком губ, кто-то сохранил каменное лицо. Чувство юмора – штука довольно субъективная в том смысле, что едва ли можно найти двух разных людей, у которых оно будет проявляться совершенно одинаково.
– Тихий, а вот скажи, – продолжал Пушкин, – раньше, в Большом Мире, когда тебе нравилась девушка, ты что-нибудь делал, чтобы привлечь её внимание?
– Ну… – замялся Тихий.
– Дай угадаю: пытался разжечь в ней любопытство своим глубокомысленным молчанием?.. – В компании раздался смешок. Тихий никак не отреагировал. Пушкин «пожалел» его и переключился на следующую «жертву»: – Кто вообще не парится по поводу девушек, так это Сэнсэй. Он уже давным-давно достиг просветления и полной гармонии со всей Вселенной. Ему наши земные страсти по барабану.
Сэнсэй флегматично пожал плечами.
– А ты, Ярый, чего молчишь?
Ярый не нашёлся, что сказать. С одной стороны, за время своего пребывания в секте он очень соскучился по нормальным живым людям, не бездумным роботам. Но с другой, иногда ему хотелось сбежать от этих неловких пустых разговоров.
А ещё он думал о Косатке. И вспоминал слова, брошенные ему напоследок: «Ты же понимаешь, что не сможешь вечно держать меня под опекой, под присмотром этого своего наёмника?.. Я не комнатный цветочек, который можно просто поставить на подоконник и поливать пару раз в месяц, чтобы он не засох». Ярый снова и снова прокручивал в голове эту фразу и ощущал какое-то смутное беспокойство, но не мог себе объяснить, почему.
– Пушкин, а почитай нам стихи!.. – неожиданно предложил Блэкмор. – Сымпровизируй что-нибудь. А то мы что-то давно тебя не слушали. Ты же можешь, мы знаем.
– Ну, если вы настаиваете… – деланно засмущался Пушкин. – Тогда ладно…
Пушкин залез на пенёк. Сам невысокого росточка, кудрявый, авантюрист даже внешне чем-то напоминал великого поэта, разве что кудри были более светлого оттенка. Его тёмные подвижные глаза почти всегда смеялись, даже когда сам он не улыбался. Пушкин театрально откашлялся и начал декламировать:
Шагаем дружно с Филей
Мы в город Светлый Путь.
Хана вам, херафимы!
От нас не улизнуть.
Идём путём опасным
Мы в город Светлый Путь.
Дрожите, гондурасы!
Фанатикам – капут!
Держитесь, лилипуты,