Шрифт:
Зачем они толпой напали на Белый Дом
От переводчика:
Рассказ представлен в свободно-ознакомительном любительском переводе, в качестве практики словесности, без какой-либо на то, коммерческой цели, мат отсутствует. Надеюсь, что читабельно. Приятного чтения!
Любительские переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью, любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать
с уважением, Genady Kurtovz!
Хьюберт радовался — он жил в эпоху, еще существовавшего реактивного транспорта. Разумеется, обширные туннели, позволяли вам пересечь континент быстрее, однако двухчасовой перелет на реактивном самолете, давал возможность насладиться пейзажем. И Лайле нравилось слушать, как он описывает Скалистые горы, которые по всей протяжённости — выглядели уступом, смотрящим на запад. Хьюберт и Лайла планировали как-нибудь провести там отпуск. И он [Хьюберт], добросовестно копил кредиты. Правда с тех пор, как он пошел добровольцем на войну в Восточной Азии, здоровье Лайлы стало непредсказуемым.
Даже когда Хьюберт получил Почетную медаль Конгресса и серебряный нимб ордена Легиона Чистоты за то, что был единственным рядовым во всем Третьем экспедиционным корпусе, который никогда не бывал в горячих точках Сингапура, Сайгона, Шанхая или Токио, у Лайлы все еще проявлялись невнятные и неутешительные признаки болезни.
Когда на него сыпались новые награды, она откладывала ведение семейного учета, что было когда-то домашней обязанностью Хьюберта, а высвободившееся время — тратила на составление восторженных писем.
Прыщи и шишки — подобные пчелиным ульям, чесотка и вздутие вен с сопутствующими болями… на время проходили. Но как только она возвращалась в качестве секретаря, к повседневной вычислительной деятельности, которая по факту являлась домашним проклятьем Номер Один, как всегда — возвращалось ощущение физического несчастья, не спасало даже чувство собственного достоинства.
Хьюберт, боготворивший ее так же, как рыцари короля Артура боготворили своих дам, часто размышлял: касательно ее здоровья. Если по возвращении из деловых поездок, она встречала его с непрозрачной вуалью на некогда дерзком носике и припухшими коралловыми губами — он огорчался. Таковой была картина его понимания: осознание той необходимости для Лайлы — спрятать свое лицо.
Он поцеловал ее в висок, и даже при таком викторианском приветствии Хьюберт ощутил, как у Лайлы перехватило дыхание, часть вуали попало ей в рот. Он попытался пошутить на это, как на что-то комичное, но на глаза обоих, навернулись слезы: от трагичности происходящего.
В следующий раз, после деловой поездки, когда Хьюберт добрался до дома — Лайла лежала в постели
— Дорогой, а ты знаешь какой сегодня день?
Хьюберт принялся рыться в своей потрясающей памяти, в поисках забытой годовщины. Он прекрасно знал, что сегодня — седьмое апреля. Но поженились-то они в июне. Обручились в День Святого Валентина и родились оба, девятого сентября. Далее — это не день матери, не день отца, не день памяти бабушек и дедушек, и даже не день перемирия, памяти неизвестного солдата и усыновление ветерана. Не день букетиков, и даже не день «а давайте поедим вне дома». День национальной безопасности, уж точно седьмым апреля не был. Это всего лишь — седьмое апреля, и отличалось оно тем, что особым днем оно не являлось.
Хьюберт растерялся, и поэтому прибегнул к верной и испытанной тактике. Он произнес:
— Я что-то сделал не так?
— Ничего, это я тебя подвела, с тех пор как ты поступил на службу, — почесываясь, ответила Лайла. — Я рассчитала наш подоходный налог, и продолжаю работать над этим каждую неделю, в течение года, — она снова почесалась. — Но я все еще на семьдесят третьей странице, и сейчас лежу, и ничего не вижу, а декларации должны быть поданы пятнадцатого апреля.
— Да и ладно, если не успеваем! — воскликнул Хьюберт. — Я в состоянии позволить себе штраф.
— О! Да ты совсем забыл, дорогой! — она едва удержалась от того, чтобы опять не почесаться, однако это усилие причинило ей боль. — Конгресс внес поправки в статью о наказании, пока ты был за границей. И теперь это сразу по факту, влечет за собой тюремное заключение, и совсем необязательно по линии налоговой службы.
— Не беспокойся. Я все сделаю так, как делал и раньше.
— Увы, вынуждена тебе это позволить.
Он поцеловал ее: красивым и благоговейным поцелуем. Улыбка изменила форму ее губ, и она пробормотала:
— Полагаю, я могу немного приоткрыть один глаз.
Хьюберт взял недельный отпуск за свой счет. Работал по девятнадцать часов в сутки, и к полудню пятнадцатого апреля: каждому хитросплетению в бланках, было уделено полное внимание — касательно проверки и перепроверки возврата.
Лайла расцвела как роза. Наконец-то Хьюберт смог на мгновенье отвлечься и подумать о себе. У него разболелось правое ухо, боль незаметно подкралась к нему, пока он трудился за компьютером. Лайла сопереживала. Она собрала счета, которые доказывали — их медицинские расходы были законно вычтены. Она аккуратно приложила их к финансовым отчетам, к ваучерам Хьюберта, относящимися к его расходному счету: аннулированным ежемесячным чекам на имя ее малоимущего двоюродного брата, который был классифицирован как иждивенец-7002.
Теперь она занялась больным ухом мужа и попробовала средства, что использовала ее сестра Хелен, в удивительно схожем случае.
Теперь боль перешла на левое ухо. И теперь она попробовала средства, которыми пользовались ее друзья. Наконец, сочетание меда, винного уксуса и молотого кардамона — немного оживило Хьюберта. Когда Лайла добавила в смесь горячее оливковое масло, его боль утихла до случайных приступов. Принимая каждый час, и днем и ночью транквилизаторы, он снова стал самим собой — здоровым и героическим.