Зачем тебе алиби…

Малышева Анна Витальевна

— А потом…

Помнишь хоть, как завалил меня? В большой комнате, на диване… Какая дура была! Кричать почему-то боялась… Ни пикнуть, ни вырваться не могу — руки-ноги окоченели, горло пересохло… Только шептала: «Да вы что, да вы что..» Мы же еще на «вы» тогда были. И вдруг — кто-то дверь отпирает. Входит сперва твоя жена, за ней — Игорь…

Мужчина задыхался, кивал, потом полез в нагрудный карман рубашки, достал папиросы, закурил. Маша тоже полезла в карман халата, достала зеленую пачку ментолового «Данхилла». Выпустив первую струйку дыма из красных губ, сказала уже спокойнее:

— Он выгнал меня, как шлюху. А затем и тебя.

Дура была! Надо было о чем-то догадаться. А я

не понимала… А потом… Потом я сделала самую большую ошибку в жизни. Надо было мне доучиться в своем строительном и ехать по распределению… А я… Не могла учиться в одном институте с Игорем.

Ушла. Ты же меня нашел в общаге, когда я уже вещи паковала… И — вот… Зачем я согласилась с тобой жить, зачем за тебя замуж пошла? Сейчас я бы такого не сделала. Дура была, и как в тумане…

Как в страшном сне. И потом.. — Она вздохнула. — Домой ехать не хотелось. Позор. Ведь они знали, что у меня жених есть. Я так боялась объяснений… Это сейчас никто ничего не боится, а тогда ведь и время другое было… Во всяком случае, в таком городке, как мой, такая история — позор для девушки.

— Маш… — робко перебил он. — А ты что же — тогда все и поняла? Когда я проболтался?

— Да.

— А к нему… К Игорю… Ну, недавно… Ты не затем ходила?

— Затем, — отрезала она. Бросила сигарету в урну, спросила:

— Все? Тогда я пошла.

— Нет, постой… — Он мучительно искал слов, видно было, что боится о чем-то спросить, а спросить ему необходимо. — Маш, а когда…

— Что когда?

— Когда я проболтался?

— В апреле.

— В этом?

— Ну, ясное дело. Иначе я бы давно к нему сходила. Разобраться.

— И… Как? — Его глаза смотрели испуганно и выжидающе. — Что он тебе сказал?

— А ничего.

— Неужели соврал, что я сам к тебе полез?!

— Да он даже слушать меня не захотел, — с болью ответила Маша. — После стольких лет едва сказал: «Здравствуй!» Ничего от него не добилась.

Но зато поняла — ты сказал правду.

Она вгляделась в его глаза и вдруг рассмеялась — коротко, отрывисто, истерично:

— Слушай, а ты что — правда, решил, что я его прикончила?

Мужчина отшатнулся. Она больше не смеялась.

Стояла перед ним, сунув руки в карманы халата, покачиваясь на стоптанных каблуках, глядя спокойно и даже издевательски. Потом процедила:

— Иди-ка ты домой. Отсыпайся.

— Я, это…

— Вот-вот. Это самое. Иди. И не болтай больше глупостей.

Он понуро отвернулся, собираясь исполнить ее приказ. Но она остановила его:

— Погоди! Скажи-ка, зачем ты мне сейчас все это рассказал?

— Я… Я же знаю, что обижаю тебя… — неуверенно, затравленно заговорил он. Его глаза бегали, он старался не встречаться с ней взглядом. — А почему я тебя обижаю? Потому что забыть не могу, что из-за тебя моя семья распалась… Я там оставаться не мог. И честно, Маша, ты мне нравилась, но я же сам никогда бы не решился к тебе полезть… Думаешь — не понимаю — такая девушка не про меня!

Я решил тебе рассказать, потому что… Ну, потому…

— Потому что ты уверен, что я его убила, — тихо ответила Маша.

— Да нет…

— Все, — отвернулась она и взялась за дверную ручку. — Больше не приходи.

— А… Ты?..

— Что я?

— Ты почему сегодня днем работаешь?

— Потому что ночь у меня должна быть свободна, — ответила она.

* * *

После обеда Анжелике позвонил следователь.

Она пыталась слушать его, не слишком сильно прижимая трубку к уху — оно болело… Вчерашний посетитель приложил руку не только к лицу. За ночь все тайные и явные синяки и ссадины угрожающе увеличились в размерах, опухли и напоминали о себе при каждом движении, при

каждом слове, при попытке улыбнуться. Впрочем, ей в это утро было не до улыбок. Полночи она прорыдала, делая холодные примочки и рассматривая багровые синяки на бедрах — их она сама себе поставила, когда упала на пол от первого удара… Другую половину ночи она провела в запутанных и горьких размышлениях на тему: чего этот парень от нее хотел, откуда он взялся? Если это маньяк, который втолкнул ее в квартиру с целью избить до смерти — почему не довел дело до конца? Если это был вор… Так он же ничего не украл, даже ключи выбросил! Если… Она ничего не понимала. Ей вспоминался эпизод из ее школьной жизни. Лика, второклассница, поднимается с портфелем по школьной лестнице — с первого этажа на второй. Навстречу ей спускается мальчишка, по виду — года на три старше, наверное, пятиклассник… И этот мальчишка ни с того ни с сего дает ей пощечину! Как она плакала тогда, усевшись на ступеньку с портфелем, как ей было больно и обидно! И сверлил вопрос — за что? Не так сильна была боль от удара, как чувство несправедливости. Правда, синяка у нее не появилось, и этого мальчишку она больше не встречала. Наверное, он перешел в другую школу. На этот раз все обошлось не так благополучно. Синяков было больше, чем достаточно…

И когда она наконец расслышала своим опухшим ухом, что именно говорит ей следователь, она чуть не застонала:

— Ой, сегодня? Но я сегодня, понимаете…

— Анжелика Андреевна, — сердился в трубке бабий голос следователя. — Сами, кажется, просили, чтобы я ваще алиби проверил? Давайте сегодня, иначе я этих официанток еще не скоро соберу.

— Да они меня не узнают! — вырвалось у нее.

Он с секунду помолчал, оценивая ее слова, потом сказал без особого любопытства:

— Видели, значит, узнают. Давайте, давайте! В шестнадцать тридцать жду вас у себя.

Она попыталась скрыть следы избиения с помощью косметики, но помогло мало — скулы слишком заметно припухли, нижняя губа была разбита и выглядела как-то криво, глаза… Глаза пострадали не меньше всего прочего, но синяки удалось замаскировать с помощью тонального крема и пудры. И все равно, когда она посмотрела в зеркало, поняла — ребенку ясно, что ее избили. И даже если эти официантки из «Ла Кантины» лунатички и сумасшедшие, они ее не узнают… Она сама на себя не похожа!

Владимир Борисович оглядел ее скулы, а затем и глаза — Анжелика сняла темные очки, в которых добиралась до управления. Глаза у нее, надо сказать, сильно уменьшились в размерах.

— Вот… — тихо сказала она, виновато взглядывая на его лицо. — Я об этом вам и говорила по телефону… Вы-то меня узнали?

— А что это такое? — спросил он, быстро вынимая изо рта сигарету и разглядывая Анжелику с профессиональным любопытством. — Что — опять на вас хулиганы напали?

— — Что значит — опять? — Она осторожно присела на стул, поморщилась — огромные синяки на бедрах разом заныли.

— А как же история с бриллиантами? — сощурился он.

— Так это когда было… — Девушка раздраженно передернула плечами. — В этот раз все вообще необъяснимо, меня не ограбили. И я не знаю, что это был за тип… Какой-то сумасшедший.

— Расскажите!

И когда она вкратце рассказала все, что случилось вчера вечером (за исключением того, как она ждала на Тверской свою спасительницу), он заметил:

— А это вообще очень серьезно.

— Да?

— А то как же. Сами подумайте — мужа вашего кто-то убил, вас избили… И что — не намекнули, за что бьют?

— Ни словом… Да он вообще не слишком-то много разговаривал.

— Но все-таки что-то он говорил? Или все молча проделал?

— Я ничего не помню. Обалдела от страха, когда он мне рот зажал…