Зачем тебе алиби…

Малышева Анна Витальевна

— Ну, чего тебе? — спросил он. — Пить? Есть?

— Развяжи меня.

— Нет. Проси что-нибудь другое.

— Ты не имеешь права меня так держать.

— Имею право! Ты меня достала Если хочешь, могу вызвать психушку.

— Вызывай. Вызывай, — твердила она, не сводя с него глаз, изуродованных красными прожилками. — Они меня развяжут.

— Они тебя по головке не погладят, — пообещал он. — Ты буйная.

— Я хочу увидеть Лику.

— А она не захочет тебя видеть, не сомневайся.

На тебя противно смотреть. — Саша рванул из-под ее ног скомканную простыню, встряхнул ее, накрыл жену до подбородка. Она больше не

билась, и если бы не эти руки, связанные над головой, могло бы показаться, что в этой лежащей фигуре нет ничего особенного. — Лика не придет. И никто больше сюда не придет! Здесь только ты и я! И так будет, пока ты не перестанешь чудить.

— Зачем ты ей врешь? — спросила Лена. — Зачем говоришь, что ты меня отпустишь, когда кончится следствие?

— Не болтай чепухи.

— Оно никогда не кончится. Оно будет идти всегда. Вечно.

— Спи давай.

— Когда кончится следствие, ты будешь в тюрьме. — Лена растянула губы, пересохшие, серо-сизые. Нижняя губа сразу глубоко треснула, показалась кровь. Саша поморщился и отвел глаза. — А меня ты убьешь. Но мне все равно.

Он отвернулся, взял с тумбочки стакан с водой, поднес его к губам жены. Она не потянулась к воде, даже не взглянула на его руку. Жадно ловила его взгляд — испуганный, несчастный, усталый, и злорадно твердила:

— Да, да, да, да! Но мне-то все равно, а ты хочешь жить. Ты хочешь жить, ты дурак. Не надо хотеть. Мне хорошо, понял? Я не хочу пить. Я ничего не хочу. У меня ничего не болит. Все потому, что я не хочу жить. Ты так не умеешь. Ты всего боишься.

Тебя посадят в тюрьму, и ты там сгниешь. Лика тоже!

И она захохотала — каркающим, неузнаваемым смехом. Он плеснул ей в лицо водой, и вода тут же смешалась с кровью. Но она как будто не заметила этого и продолжала смеяться, закрыв глаза. И только ее бледный, обложенный язык быстро-быстро облизывал мокрые губы и щеки, как будто тело Лены лучше ее самой знало, что оно хочет пить.

— Ну, что ты беснуешься? — спросил он, нарочито небрежно, чтобы заглушить в себе поднимающийся темный страх — извечный страх нормального человека перед безумным. Ему вдруг показалось, что еще немного, и он не выдержит — замахнется на связанную женщину и будет бить, бить по этому лицу, по этому телу, пока та не замолчит, не перестанет шевелиться. — Чего ты хочешь от меня?

— Ничего!

— Ты же всю ночь лежала спокойно. Знаешь, который час? Пять утра.

— Мне страшно, — сказала вдруг она. — Да, да, да, да!

— Не гавкай! — прошипел он. Ее последние слова действительно больше походили на собачий лай. — Почему тебе страшно?

— Я чувствую, — с каким-то странным выражением лица ответила она.

— Что ты чувствуешь?

— Не знаю… — Она растерянно смотрела прямо перед собой. — Не знаю. Но там что-то есть. Там кто-то идет…

Саша невольно проследил направление ее взгляда. Взгляд уперся в несвежие обои на стене. Саша выругался и вернулся в свое кресло, чтобы подремать еще хоть чуть-чуть…

…Торговое помещение ночного магазина было залито мертвенным белым светом. От этого света лица продавцов казались потными и безжизненными. Ночью за прилавками стояли в основном мужчины — им было легче справляться с особыми, ночными посетителями — подвыпившими компаниями, а то и просто хулиганами. Ночной оклад был выше дневного, и ночные цены соответственно — тоже. Но одна женщина работала здесь ночью. Маша выговорила себе это право, поскольку слишком

дорожила каждой лишней возможностью приработать немного денег. Да и в окружении мужчин ей ничего не грозило. Парни стали бы за нее горой, если бы какой-нибудь невежливый посетитель захотел к ней пристать. К тому же она всегда была так сдержанна, так холодна, что приставать к ней было так же глупо, как к кассовому аппарату или к колбасе, которой она невозмутимо торговала.

Близился рассвет. Она всегда ненавидела это время. В эти часы женщина казалась себе старой и изношенной, и даже мысль о том, что смена кончается, ее не радовала. Ночь прошла спокойно. Пару раз у входа в магазин останавливались машины, набитые веселыми девицами и жизнерадостными пьяными парнями, но скандалов не было" и никто не пытался схватить ее за руку, когда она клала на весы ветчину, не спрашивал ее имени, не назначал свидание «завтра вечерком, у меня на хате». Она могла быть довольна, но никакого довольства не ощущала.

— Рано теперь рассветает, — заметил парень за соседним прилавком, накачанный низкорослый крепыш, в чьи обязанности входило отпускать посетителям алкоголь. Ему ночью приходилось труднее всего, но на его настроении это никак не отражалось — он всегда был готов поболтать с единственной женщиной в магазине. Маша согласилась, что светает рано, и действительно, спорить тут было не о чем — улица за витринами быстро голубела, и скоро должна была порозоветь. Парень посмотрел на часы и сообщил, что сейчас без пяти минут шесть.

Маша и с этим не стала спорить, только подвела свои часики, которые отставали, и снова уставилась на витрину. Она задумалась, и на губах ее появилась едва заметная улыбка. Ей вспомнилось, как Юра провожал ее до дома в тот вечер, когда они встретились у Анжелики. Он заглядывал ей в лицо и тут же выпрямлялся, словно испугавшись собственной смелости. Она расспрашивала его про покойного отца, про мать, он рассказывал ей про свой институт, но все это, в сущности, так мало ее занимало, что теперь она толком не могла вспомнить ничего. О себе она тоже сперва рассказывала мало, но он оказался так настойчив, так внимательно ловил все ее, самые незначительные фразы, что в конце концов она вкратце рассказала все. Закончился ее рассказ уже в машине, которую поймал Юра, чтобы отвезти свою даму домой. Остаток пути они проделали молча, глядя в круглый затылок водителя. Юра попытался было накрыть ее руку своей, но она спокойно, без обиды, но и без кокетства, отняла руку и положила ее на колени. Юра выпрямился и стал смотреть в окно. Она попросила его не рассказывать всю эту историю Аде Дмитриевне. Он поклялся, что никому ничего не скажет и что Лика тоже будет молчать. «Она не такая, знаешь, — говорил он. — Нормальная девчонка, просто ей тоже не повезло…» Потом, видимо, сообразил, что говорит бестактные вещи, и замолк. Маша, чтобы его немного подбодрить, ответила, что Лика ей понравилась и что в конце концов, им обеим повезло — ведь Игоря больше нет. Больше они этой темы не затрагивали. Он довез ее до самого дома, она вышла, поблагодарила его, сунула водителю деньги (Юра умолял позволить ему расплатиться) и ушла. Иван спал, и она смогла спокойно принять ванну — если спокойствие было тем словом, которое сюда подходило. Потом долго сидела на кухне, просушивая полотенцем волосы (всегда слишком жесткие после мытья), и снова вспоминала ночную реку, и лес, и крики птиц, и огонь, отражающийся в черной воде…