Зачем убивать дворецкого? Лакомый кусочек

Хейер Джорджетт

– Ужасно рад, что вы пришли сегодня с кузиной. Я знаю, что именно вы обнаружили бедного Даусона.

– Да, я нашел его, но боюсь, не могу многого рассказать вам об этом, – ответил Эмберли.

Фонтейн отстриг конец сигары. На его лице отразилось беспокойство. Он выглядел как человек, который не может отбросить кошмарных воспоминаний.

– Понимаю, – сказал он. – Его застрелили, не так ли? Вы видели кого-нибудь или нашли что-нибудь? Я имею в виду какую-нибудь улику?

– Нет, – ответил Эмберли. – Ничего.

Джоан наклонилась вперед.

– Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали

нам только то, что видели, – сказала она. – Полиция сообщила нам голые факты, а мы чувствуем себя в какой-то мере ответственными, ведь он был наш слуга.

– Да, расскажи нам то, что можешь, – сказал Энтони, – не более того.

Он улыбнулся Джоан.

– Не стоит так волноваться, дорогая. Лучше вообще не думать об этом.

Фонтейн посмотрел на него с раздражением.

– Не так-то легко забыть об убийстве одного из твоих слуг, – сказал он. – Ты относишься к этому слишком легко, но он не был твоим слугой. Это самое ужасное, что могло случиться, – он слегка передернул плечами. – Не могу выбросить из головы. Чтобы парня отправили на тот свет так хладнокровно!

Казалось, он почувствовал взгляд Эмберли и взглянул на него.

– Думаете, что я чересчур тяжело переживаю это? Возможно. Не отрицаю, что очень огорчен.

Он зажег спичку и поднес ее к сигаре. Эмберли смотрел, как колеблется пламя.

– Я не могу понять, что случилось, – сказал Фонтейн отрывисто. – Полиция говорит о каких-то дорожных разбойниках. Его ограбили?

Коркрэн, заметив бледное, встревоженное лицо Джейн, легкомысленно вмешался:

– Ограблен? Конечно. Спорим на шиллинг, что вы обнаружите, что он удрал с семейным серебром. Не знаете, откуда так чертовски сквозит? – Он оглянулся и увидел, что дверь приоткрыта. Он хотел было встать, но фонтейн опередил его.

– Не беспокойтесь, я закрою, – сказал он и тяжелой походкой прошел к двери. Он выглянул в холл перед тем, как закрыть дверь, и Энтони, наблюдая за ним, шепнул с подозрением, что, вероятно, этот парень Коллинз, как всегда, подкрался к двери.

Фонтейн рассерженно посмотрел на него, по покачал головой.

– Нет. Но нам лучше не говорить так громко. Естественно, слуги сгорают от любопытства. – Он взглянул на Эмберли. – Разве их можно винить в этом?

– Думаю, – сказал медленно Эмберли, – что чувствовал бы себя невероятно жестоким, если бы обвинил слугу, которого обнаружил подслушивающим у замочной скважины.

– Это все выдумки Коркрэна, – сказал Фонтейн довольно сердито. – Все вздор! Я не защищаю Коллинза, но… – Он оборвал фразу и внезапно перейдя на шутливый тон, начал говорить о предстоящем бале.

Дверь медленно открылась, и лакей внес поднос с бокалами. Напряженность и ощущение неловкости, казалось, возникли с его появлением. Голос Фонтейна зазвучал громче. Джоан засмеялась нервным смехом. Лакей, двигаясь бесшумно по толстому ковру, подошел к столику у стены и поставил поднос. Так же бесшумно и осторожно вышел из комнаты. Эмберли заметил, что он с особой тщательностью закрыл за собой дверь.

Эмберли посмотрел на Фонтейна и сказал прямо:

– Вам этот человек не нравится?

Все удивились этому внезапному, довольно невежливому вопросу.

Фонтейн, в свою очередь, посмотрел на Эмберли, смех замер у него на губах.

Он покачал головой.

– Нет, не очень. Не стал бы его держать, но мой дядя хотел, чтобы он остался.

– Вам ничего не известно об их враждебных отношениях с Даусоном?

– Нет. Не думаю, чтобы они ладили между собой, но никогда враждебности не наблюдал.

– Не думаете ли вы, что Коллинз… как-то замешан во всем?

Этот вопрос Эмберли задала Джоан.

– Нет, мисс Фонтейн. Я только хотел узнать.

– Да нет, – сказал Фонтейн, – я случайно знаю, что он был здесь в то время, когда совершили убийство.

– Надеюсь, вы в этом точно уверены? – спросил Эмберли.

Фонтейн рассмеялся:

– Боюсь, да. Он действительно выглядит типичным злодеем, не так ли? Вот что, давайте не будем шутить. Вы собирались рассказать нам только то, как обнаружили тело Даусона.

Рассказ Эмберли, как посетовала его кузина, не имел ничего общего с сенсационным заявлением. Он был краток, даже слишком краток. Эмберли не выделял никаких деталей и не выдвигал никаких предположений.

Пока он рассказывал, то чувствовал, что атмосфера в комнате была почти мучительно тревожная. Она не затрагивала Филисити, которая была откровенно в восторге. Да и Коркрэн воспринимал все легкомысленно. Но Джоан сидела, впившись тревожным взглядом в лицо рассказчика. Да и Фонтейн, раздраженный замечаниями Энтони и не разделявший явного удовольствия филисити, .слушал внимательно, его сигара догорала в руке, роняя пепел на пол. Посмотрев на него, никто не мог усомниться в искренности его горя. Он хотел знать все до мельчайших подробностей, снова и снова задавал вопрос: «Вы уверены, что никого не встретили на дороге?»

Рассказ Эмберли, сжатый из-за отсутствия красочных деталей, занял немного времени. Последовавшее молчание могло быть продолжительным, если бы не Коркрэн. Веселым голосом он предложил Фонтейну и Эмберли сыграть завтра в гольф, чтобы избавиться от охватившей всех страсти к расследованиям.

Фонтейн играть не хотел и выразил это, качнув головой:

– Играйте вдвоем. Я должен съездить в город.

– В город? Зачем? – спросила его сводная сестра.

– Надо разузнать о найме нового дворецкого, – ответил он коротко. – Я говорил сегодня по телефону с бюро Финча. Боюсь, что нанять нового дворецкого будет трудно. Слуги не хотят ехать на работу в столь уединенное место. И кроме того, этот ужасный случай. Сами понимаете, это их отпугивает. Желающих мало.

– О, мой Бог, значит ли это, что нам придется терпеть скользящего по комнатам, как змея, Коллинза неизвестно сколько времени? – застонал Коркрэн.

– Я должен кого-то нанять. Работа дворецкого не для Коллинза, да он и не любит ее. Фонтейн посмотрел на свою сигару, увидел, что она догорела, и отложил в сторону. Сделав попытку избавиться от удрученного состояния, он поднялся и предложил сыграть в снукер.

Следуя своей привычке, он возглавил шествие в бильярдную. К разговору об убийстве больше не возвращались. Несмотря на веселое настроение Фонтейна и легкие шутки Коркрэна, Эмберли не покидало смутное ощущение дискомфорта, который, казалось, заполнил весь дом. Он вспомнил слова Энтони, пытавшегося не совсем удачно описать это ощущение.