Шрифт:
ЗАЧЕМ ЖИТЬ, ЕСЛИ ЗАВТРА УМИРАТЬ
ВОЙНА
Его зовут Антон Лецке. Месяц назад он взял меня за локоть и предложил его убить.
– Зачем?
– удивился я.
– Со скуки.
Это произошло после психологического тренинга, который я провожу, и мне подумалось, что он предлагает
– Скука не самое страшное. С ней можно бороться и по-другому.
– Как?
Его вопрос поставил меня в тупик. Но я опытный преподаватель, и мне платят за рецепты на все случаи жизни. Он слушал внимательно, глядя мне в переносицу. Когда я дал пару советов, как бороться со скукой, он меня перебил:
– Вы не поняли, речь не обо мне.
– Беззвучно пошевелив губами, он вынашивал какую-то мысль, а потом ошарашил: - Тогда, может, убить вас?
Психолог во мне мгновенно умер.
– С какой стати?
Он оскалился.
– Да вам же всё надоело!
– Что всё?
– Ну, всё это!
Он обвел вокруг рукой. На курсы приходят разные, бывает и сумасшедшие. Я выдавил улыбку.
– У меня до этого ещё не дошло. Впрочем, я подумаю.
Мы расстались, как воспитанные люди, понимающие юмор. Нет, он не сумасшедший. Я вспомнил, что Лецке - мой давний слушатель, который садится обычно на заднем ряду и всё занятие прячется за чужими спинами. До этого он был совершенно незаметен. К чему его странное предложение? Из головы не выходил насмешливый взгляд, которым он проводил меня. Дома, однако, я совершенно успокоился. А на другой день все забыл.
Занятия проводятся два раза в неделю. На следующем он бесцеремонно взял меня за лацкан пиджака.
– Надумали?
Я замялся.
– Пока ещё нет, такое со мной происходит впервые.
– Так в жизни все происходит впервые. И смерть.
Опять тот же насмешливый взгляд. Этим он меня доконал, теперь я не мог отступать. К тому же во мне проснулся бес.
– А, валяйте! Только давайте в обе стороны: вы убиваете меня, я - вас.
Он ухмыльнулся, словно и не сомневался в моём согласии. Зачем я так поступил? В глубине я не сомневался, что это розыгрыш. И всё же зачем? Чтобы пощекотать нервы? Или правда со скуки?
– А не боитесь, что вас загребет полиция?
Он опять ухмыльнулся:
– Сделаю всё по-тихому. И глазом не моргнёте.
В нём было что-то пугающее, и я уже пожалел, что согласился. Сроки мы не оговаривали, но, глядя на удалявшуюся спину, я почувствовал холодок на своей.
Дома, однако, я расхохотался. Это наверняка блеф. Я вспомнил сутулую фигуру, мятый пиджак. Ну, какой из него убийца? Заварив кофе, я взял с полки книгу. Но, прочитав страницу, поймал себя на мысли, что не помню прочитанное. А вдруг он всерьёз? Но не всё ли равно? Мне пятьдесят, и я одинок, как собственное надгробие. Лецке прав, мне всё осточертело. Но откуда он знает? "Жизнь одна, а у каждого своя", - пробормотал я бессмысленную фразу. Мне стало страшно. Отложив книгу, я зашагал из угла в угол. Потом заварил ещё кофе. А вдруг это не блеф? Опасность вспыхнула красным огоньком на краю сознания, не давая расслабиться. Остаток вечера я думал, какие принять меры.
Прошла неделя. На занятиях Лецке не появлялся, и я уже выбросил наш договор из головы.
День был не для смерти, ранняя весна, на сосульках играло солнце. Я спускался в метро и думал, что москвичи не успели переодеться по сезону. Лецке вырос сбоку на последней ступеньке и, коротко замахнувшись, пырнул меня ножом. Но я был начеку.
– Грубая работа!
– схватил я его за руку, отстёгивая под рубашкой широкий металлический пояс. Он выдернул руку и, что-то буркнув, растворился в толпе.
Теперь я понимаю, Лецке не остановится. В пятьдесят уже неприлично цепляться за жизнь, но я хочу, чтобы полиция знала, что произошло, если найдёт мое тело.
Меня зовут Владислав Мезряков. Я живу в Сокольниках.
Помолчав несколько секунд, Владислав Мезряков назвал адрес, потом, щёлкнув мышью, выключил веб-камеру. Переписав своё признание на флэшку, сунул её в карман.
Антон Лецке, худощавый, с высоким лбом, на котором уже наметились залысины, жил с женой и несколько раз лечился от депрессии. "Зачем жизнь, если есть смерть?" - задавал он врачам один и тот же вопрос. Вместо ответа те прописывали ему антидепрессанты. После их лошадиных доз Лецке возвращался излеченным, но жена снова вгоняла его в депрессию.
– Ты хочешь, чтобы я ходила голая?
– пудрясь у зеркала, спрашивала она.
– Но у тебя же полный гардероб, - оправдывался Лецке, понимая куда она клонит.
– Лучше голой, чем в старье!
– фыркала жена. И, хлопнув дверью, оставляла мужа в который раз пересчитывать в уме пособие по безработице.
Черты лица у Лецке были мягкие, женственные. Он слегка сутулился, а когда волновался, по горлу у него елозил кадык. Но он был упрям. И, вместо того чтобы устроиться на работу, записался на психологический тренинг. Ведущего он сразу возненавидел. Как игральные кости, тот перетряхивал интеллектуальные словечки, и в группе радовались, если с грехом пополам узнавали хотя бы одно из них. Лецке казалось, что Владислав Мезряков откровенно красуется, что это его рецепт выживания, способ избежать одиночества. "Позёр, - морщился Лецке за спинами на заднем ряду.
– Мы ему нужны больше, чем он нам". Но слушали Мезрякова, который за это ещё и деньги получал, что было для Лецке очередным проявлением вселенской несправедливости.
– Строит из себя бог знает кого, - хмыкнул он раз после окончания занятий. Но понимания не встретил. На него покосились, предлагая продолжить беседу со спинами.
Лецке все больше злился, однако курсы не бросал. Наоборот, он получал от них какое-то мазохистское удовольствие и, возвращаясь домой, криво усмехался.
Вечерами жена Лецке смотрела телевизор. Известные любовными похождениями киноактеры рассуждали о семейной жизни, политики привычно раздавали советы, которым не следовали сами.
– Какие умницы!
– восторгалась жена.
А Лецке в каждом мерещился Мезряков. "Вы лжёте!
– хотелось закричать ему.
– Все устроено не так, всё мерзко и глупо!" Но он только ерзал на диване:
– Да, светлые головы.
Измерив его взглядом, жена вздыхала, давая понять, что он не выдерживает сравнения. А потом вздыхала ещё раз, глубже, жалея себя, связавшуюся с неудачником, который сгубил ей жизнь.
И Лецке опять соглашался.
Москва - город победившего матриархата. Мужчины в ней умирают рано состарившимися, но так и не повзрослевшими. Матери передают их жёнам, которые, не спрашивая, делают их отцами, превращая в рабочих лошадок.