Зачистка территории

Митрофанов Владимир

Сейчас в отпуске в Любимове. Говорит: "До конца лета здесь поживу, а там посмотрим!" Я ему говорю: "Оставайся!" Но там у него работа, он же компьютерщик, привез с собой переносной компьютер и работает каждый день помногу. Местные женщины-разведенки как пронюхали, что он свободен, уже ко мне засылали узнать, не хочет ли он с кем-нибудь познакомиться. Оказалось, имеется масса вакансий, и неплохих, но он и слушать об этом не хочет! В себя еще не пришел после развода…

На улице было очень тепло, сидели за столиком на веранде. Бабка куда-то ушла в огород.

Гвоздь наслаждался этой чудесной погодой:

– Я, Саня, знаешь, к старости стал сентиментален, иногда очень люблю жизнь, особенно

в некоторые дни в начале мая или в его середине, когда только начинается первая зелень, когда вишни цветут, когда на нашем огромном дубе – вон он! – вылупляются малюсенькие, какие-то даже стыдливенькие, как ноготки у младенца, нежные листочки; когда дует такой вот, как сейчас, теплый ветер, цветочки вылезают из земли. Вот сейчас наступает любимое мое время. И тогда, будто из-за стеклянной стены, жизнь придвигается ко мне, и мне становится радостно и счастливо жить. Жаль, что такие дни бывают очень редко. Вот если была бы такая возможно – ездил бы за весной по всему миру! Говорят, некоторые миллионеры-пенсионеры в Америке так и ездят по свету пока здоровье позволяет. Иногда так и умирают в дороге. Что ж неплохая смерть.

Коснулись и здоровья:

– Никогда не думал, Саня, что человеческое тело, как машина, начнет ржаветь, трухляветь, – сказал Гвоздь. – Пузо выпирает, а хер

– наоборот втягивается. Почему-то у меня странным образом осталась молодая душа, так и не успела повзрослеть и постареть – настолько быстро прошла жизнь! Смотрю молодыми глазами и вижу вокруг себя одно старье, хлам – и, если честно сказать, гляжу на это с ужасом.

Пересадить бы душу в здоровое молодое тело, например в свой клон. У меня жена смотрит такой сериал. Это, пожалуй, было бы решением проблемы. Ух, я бы дал! Тогда по сути ничего не меняется: просто однажды утром ты просыпаешься молодым! Или уж просто хотя бы не давали человеку стареть – вот чем надо заниматься медицине! А то жил себе жил, пил, конечно, курил и вдруг – здра-асьте – геморрой!

Словно кол в жопу забили! Ужасная болезнь: как говорится, ни самому посмотреть, ни другому показать! И еще – аденома: минут десять нужно, чтобы просто поссать. И по этому самому делу пошли проблемы.

Тут после баньки решил зайти к одной знакомой бабенции. (Александр

Михайлович от удивления чуть не упал со стула: "Во, дает!") И, знаешь, еле-еле оприходовал. Выдавил какую-то каплю, и больше – нету! Все, источник иссяк. Конец. Одним ухом вообще ни хрена не слышу. Если ляжешь на здоровее – то, как в могиле. Ладно, зато засыпать шум уже не мешает. Если уснешь, конечно. Правильно говорят, что все проходит в жизни, кроме старости. Если она наступает, то уже навсегда…

В этом был весь Гвоздь – он как бы даже и не жаловался, а просто констатировал факт – так на войне говорят о потерях. Стали разговаривать о жизни, о пенсиях. В целом, ни тот, ни другой особо материально не бедствовали. Только как всегда огорчали взрослые дети. Гвоздь рассказал про младшего сына Кирилла, который "на старости лет" (Александр Михайлович тут только ухмыльнулся.) вдруг ушел из семьи. Женщины (жена самого Ивана Филипповича – та самая бабка в огороде – и его невестка Валентина) считали, что Кирилл просто сошел с ума. Невестка специально приезжала на дачу жаловаться, и свекровь, к удивлению Гвоздя (а ведь никогда не были в особо хороших отношениях), ее поддержала, но Иван Филиппович отмахнулся: "Решайте сами!"

Поговорили про поздние браки. Все эти истории были какие-то нерадостные, неприятные. Александр Михайлович что-то вспомнил, а потом Гвоздь рассказал:

– Один мой знакомый дедок женился на молодой. Как-то ее уболтал, подавил интеллектом. Да и богатство его, конечно, сыграло роль, устроенный быт, общество. Ну, и стал жрать виагру, чтобы в постели хоть как-то соответствовать. Итог: через две недели после свадьбы получил инсульт и ослеп. Так вместе и живут. Она не работает, уход за домом и мужем осуществляет прислуга. Молодая жена увлекается лыжами, периодически ездит без него отдыхать за границу на горнолыжные курорты. Не факт, что она там ему с кем-то изменяет – пожалуй, она слишком брезглива и чистоплотна, хотя, конечно, не исключено и это, но все это в рамках приличия, не на виду. Не знаю, что будет у них насчет детей. Ведь считается, что в жизни женщины главное – это материнство. Иначе у женщины наступает психоз (хотя, впрочем, он так и так наступает). Ему-то, старому мужу, это не очень актуально: у него от первого брака есть двое взрослых и хорошо обеспеченных детей и четыре внука. Нужны ли ей дети прямо сейчас?

Кто знает? Ей – всего двадцать шесть. И тут же схожая история. Сосед справа, профессор в университете, рассказывал, что у них один доцент тоже женился на молодой студентке-провинциалке, перед первой брачной ночью для поддержания потенции наелся то ли петрушки, то ли сельдерея – до галлюцинаций. Бегал за бедной девочкой голый с ножом!

Уж не помню, чем там дело кончилось.

Под конец Гвоздь еще сказал то, чего не говорил никогда:

– Мы с тобой, Саня, прожили длинную жизнь, в течение которой занимались немало как полезным делом, так и самым разным дерьмом.

Были на самой страшной войне. И вот скоро уходить. Я иногда вспоминаю такое, что и в этих мемуарах долбанных не напишешь – стыдно. А больше всего в этой жизни жаль мне одной девушки – ты ее даже, кажется, однажды видел – Марты Зеллвегер. (Александр

Михайлович смутно помнил: действительно, была какая-то красивая девушка лет, кажется, восемнадцати.) Много в моей жизни было всяких случайных женщин, и она тогда тоже казалась случайной, а вот сейчас я думаю, что Марта – это и было мое настоящее, лучшие дни моей жизни. А все, что было потом – было зря, пустое. К сожалению, невозможно было тогда женится на ней – понятно, почему. И еще: мы были молодые, и казалось, что все еще впереди – еще лучшая любовь, настоящая светлая счастливая жизнь! Вообще после Победы казалось – весь мир наш! Но прошло после войны сколько-то там лет, и я, уже будучи семейным человеком, все ловил себя на такой безумной мысли-желании: а вдруг снова война или что-нибудь такое, – это когда в Чехословакию входили, – тут же эта мысль возникла, – все брошу, найду ее и мы навсегда будем вместе, а ведь двадцать лет уже прошло тогда после войны. Дико это сейчас звучит, а вот так ведь и думал.

Так и мой Кирка – пусть сам решает свои частные проблемы, чтобы потом не мучаться. Хе-хе-хе! А я, Саня, ведь всю свою жизнь ждал, помнишь, как у Пушкина: "И может – и на мой закат печальный – блеснет любовь улыбкою прощальной!" И ничего не блеснуло…

Гвоздь все это говорил опять так же как обычно – без слезы. Он просто констатировал факт. Дунул теплый ветер, вздул пузырем скатерть на столе, уронив вазу с цветами. Зашумели листья в саду.

Александр Михайлович решил напомнить о своей просьбе.

– Так тебе нужны патроны к "Вальтеру"? – тут же снова оживился

Гвоздь, будто только впервые и услышал об этом. – Это ведь, помнится, девять на семнадцать миллиметров? Я думал по этому поводу: от "Макара" легко было бы достать, но не подойдут – там калибр побольше – девять и двадцать пять миллиметра, а у "Вальтера", если не ошибаюсь, девять ноль два. Правда, говорят, умельцы гильзу как-то переделывают, но тогда ее запросто может заклинить. К твоему

"парабеллуму", помниться, идет патрон семь шестьдесят два на двадцать два миллиметра, – у ТТ калибр такой же, но патрон другой…