Зачистка
Шрифт:
Через полчаса уже ничего нельзя было разобрать. Отовсюду раздавался мат-перемат, заглушаемый бешеной стрельбой и взрывами ручных гранат. В этом аду невозможно было определить, где чужие, где свои. Каждый двор превратился в западню; каждое окно, каждый подвал таили смерть, огрызались огнем. Солдаты били наугад по оконным амбразурам домов и сараев, чтобы успеть убить хоть кого-нибудь, прежде чем вражеская пуля настигнет их самих.
– Чего заховались, обормоты! Все отходим! – заорал на них, невесть откуда появившийся с пулеметчиком Пашкой Никоновым, запыхавшийся старший лейтенант Тимохин. – Пацаны, раненого тащите до мечети, там за углом «бэшка» стоит, а мы прикроем вас.
Подхватив десантника и озираясь по сторонам, Свят с Елагиным и Виталькой Приданцевым
Потом они вытаскивали из-под огня на соседнюю улицу, где были свои, тяжелораненого Трофимова. Он, как и остальные, что двигались под прикрытием «бэшки», попал под разрыв выстрела «РПГ». Пробирались за тлеющими развалинами домов, развороченными курятниками и сараями, спотыкаясь на битом кирпиче, цепляясь за разодраную сетку из «рабицы», лавируя между трупами, кучами дымящегося хлама и торчащими ветками обугленных яблонь и слив. «Конфуций» потерял много крови – был серый как воск. Его прокушенные от боли губы ярким красным цветком выделялись на неподвижном лице. Он между стонами неустанно твердил, обращаясь к Чахе:
– Я должен выкарабкаться. Ты слышишь, Славик? Я должен…
Через несколько домов от них шла яростная перестрелка, изредка перекрываемая взрывами «вогов» и выстрелами «бэтээра».
Чахов, Мамонов, Танцор и Ромка с трудом тащили тяжелого «собровца». Досталось ему крепко. Он был весь в крови. Возглавлял группу Кныш. Они миновали двор и уже огибали угол дома, когда прогремел взрыв.
Взрывной волной Володьку ударило в спину, швырнуло в колючие кусты, чиркнуло по «сфере» и бронежилету, вырвало клок из плеча бушлата. Кныш, после того как сверху осыпало ошметками, приподнял голову. В голове стоял невообразимый гул, уши будто набили ватой. Несколько раз сглотнул. Потряс головой. Вроде немного полегчало. Оглянулся. Пацаны, что тащили за ним Конфуция, лежали вповалку, кто как, задетые осколками.
«Феня! Или мина нажимного действия!» – мелькнула у него нехорошая мысль. Ближе всех к нему на боку полулежал рядовой Чахов.
– Суки-и!! Суки-и!! – протяжно хрипел, не переставая, как заезженная пластинка, легкораненый Чаха, вытирая пальцы, вымазанные в грязи и гусином помете о штанину. Из-за него показалась голова оглохшего Самурая, который громко мыча, обхватил руками за голову. Каска валялась рядом. Чуть дальше – Танцор. У Чернышова правой лодыжки, как не бывало, словно бритвой срезало. Из почерневших лохмотьев хлестала темная кровь. Он молча пытался приподняться, опираясь на растопыренные дрожащие руки. На забрызганном кровавой росой лице неподвижно застыли широко открытые глаза. Тут же, рядом с ним, навечно затих прошитый осколками, непримиримый лейтенант Трофимов из «собров», он же Конфуций. Перед ним на коленях с мертво-бледным лицом стоял младший сержант Мамонов и, вцепившись окровавленной пятерней в ворот бушлата, бешено тряс его. Через несколько домов от них ухнуло: кто-то саданул из «эрпэгэшки».
Через густые серые кусты смородины к ним, пригнувшись, из соседнего двора продирались братья Исаевы и старший лейтенант Колосков. Вид был у них измочаленный, как у загнанных лошадей, глаза на закопченных лицах сверкали белками, как у шахтеров.
– Что с Трофимовым?! – крикнул Степан, впиваясь злым взглядом в склонившегося над Конфуцием Мамонова. Тот, мигая ошалелыми глазами, пытался, заикаясь, что-то ответить.
– Че, зенки вылупил? Гони за «бэхой»! – свирепо рявкнул Квазимодо, присел рядом с Чернышовым, пытаясь остановить кровотечение.
Неожиданно дверь веранды с разбитыми вдребезги стеклами жалобно задребезжала и наполовину приоткрылась, из нее выглянул седоватый чеченец лет пятидесяти в безрукавке.
– Давайте раненого в дом, – крикнул он, беспокойно оглядываясь по сторонам, нерешительно топчась на крыльце.
– Отец, веревка или ремень найдутся? – спросил Кныш чеченца, крепко пережимая окровавленными пальцами Чернышову артерию.
– Отец, подвал есть? – задал вопрос хозяину Володька Кныш.
«Чех» молча кивнул.
– Детей и женщин туда! Черт его знает, чем эта заваруха может закончиться! Не боишься? Ведь неприятности у тебя, батя, из-за нас могут быть!
Чеченец в ответ что-то хмуро буркнул в усы.
Зелимхан Арсанов и его семья уже пережили одну войну. Слава Аллаху, ему и его большой семье не довелось никого оплакивать из близких. Все остались живы. На то воля Аллаха. Сам он не воевал, но тогда всем, чем мог помогал своим соплеменникам в борьбе с «федералами». Даже когда его младший брат, Шамиль, привел троих, захваченных в плен, солдат, он не был против того, чтобы они жили у него в родовом доме. Он, конечно, не был в восторге от этого, но лучше пусть живут у него, чем у других, более воинственно настроенных чеченцев, которые, потеряв родных, часто обуреваемые местью, истязали и убивали пленников.
Зелимхан когда-то окончил сельскохозяйственный институт и до войны работал агрономом. Политики генерала Джохара Дудаева не одобрял и часто подолгу спорил с братом и соседями по этому поводу, что ничего хорошего из этого не получится. И вот пришла нежданно-негаданно еще одна война, которая вновь ничего кроме разрухи, нищеты и страшного горя не принесла чеченскому народу. Сам он родился в Северном Казахстане, куда были депортированы чеченцы, потом уже в 1959-м семья вернулась на исконную родину предков.
Пленных солдат, среди которых один был серьезно ранен в ногу, разместили в сарае на сеновале. Он сразу же строго-настрого предупредил их, что будет делать все, что в его силах, чтобы они смогли вернуться домой к своим матерям живыми и здоровыми, но чтобы они в свою очередь ничего не предпринимали самостоятельно, чтобы не усугубить свою незавидную участь. Видя к себе доброе человеческое отношение, молодые солдаты доверились ему и беспрекословно выполняли все его требования. Старались реже выходить из сарая, чтобы лишний раз не мозолить глаза посторонним. Помогали, как могли Арсанову по хозяйству. Питались, конечно, скудно, трудное было время. Прокормить такую ораву не каждому под силу. Рядового Колю Нестеренко, у которого из-за запущенной раны поднялась высокая температура, забрали к себе в дом, где жена Зелимхана, сердобольная Асият, лечила и заботилась о нем. Старшие сыновья хозяина, пятнадцатилетний Бейбулат и тринадцатилетний Алихан быстро сдружились с молоденькими солдатами, которые много им рассказывали интересного о своей прежней жизни, о своих увлечениях. После подписания в Хасавюрте соглашения, ребята вернулись домой, а на адрес Зелимхана Арсанова спустя какое-то время пришло письмо из далекого Омска от семьи Коли Нестеренко, родители которого тепло благодарили его и его жену за доброту и за все, что они сделали для их сына, чтобы спасти ему жизнь. Жизнь вроде стала налаживаться, вернулись из Дагестана соседи-беженцы, но многие из знакомых, наоборот, боясь за жизнь своих близких, покинули пределы Чечни, уехали в Россию.
Зелимхана тревожило будущее его детей, и он уже стал подумывать, а не отправить ли мальчиков к родственникам, чтобы они хоть нормально окончили школу. Но тут вновь начались военные действия. Брат, Шамиль, стал шахидом, погибнув в начале января в Грозном, снайперская пуля нашла его, когда он пытался из гранатомета поджечь БМП.
Где-то за домом отчаянно затакали, чередуясь, «ПКМы». По почерку угадывались Степан и Виталий.
– А лучше, батя, от греха выводи семью за село! Подумай о них! – кивнул на притихших домочадцев чумазый Колосков.