Задание на всю жизнь
Шрифт:
Сторожевые собаки чутки. Застыли вдруг… Торчат обрубленные уши, приподняты обрубленные хвосты. Секунда… И рванулись с глухим рычанием вперед.
Глаза человека, прожившего в степи многие годы, видят далеко. Пастух давно приметил путника, но не остановил злую стаю. Когда же собаки окружили незнакомца, он что-то крикнул. Собаки вернулись к хозяину, улеглись у его ног.
Тогда пастух поднял правую руку. Этот знак понятен в песках: подходи без опасений. Подходи, будешь гостем!
Мирза поздоровался, по восточному обычаю приложив руку к сердцу.
Пастух, пожилой человек, с проседью в бороде, с сеткой морщин на жестком высохшем лице, в грубой домотканой одежде, кивком головы ответил на приветствие. Затем он жестом пригласил гостя сесть, а сам, шагнув к дремавшему ослу, вытащил из дорожного мешка высокий глиняный кувшин с водой и протянул его Мирзе. Таков закон пустыни. Если гость, даже просто встречный, пришелся по душе, здесь вместо хлеба и соли прежде всего подают воду или айран.
— Ты устал и измучен жаждой, — сказал пастух на фарси. — Пей вдоволь. Только сначала прополощи горло.
Кувшин дрожал в руках Мирзы. Слышалось громкое бульканье.
— Вода кончается, — заметил пастух, — но ты пей досыта, скоро пойдем к колодцу. Только передохни немного. Пей, пей, чужестранец. Говорят, величайшее благодеяние — подать воду жаждущему. И я в этот час вечерний рад, что могу совершить такое благодеяние.
Мирза поставил кувшин на землю и поблагодарил пастуха.
Оба внимательно оглядели друг друга.
Первый человек встретился Мирзе за весь долгий путь. От этого старика многое зависит… Кажется, он добр… Почему молчит?..
Старик, наконец, шагнул к Мирзе и, опершись на пастуший посох, проговорил:
— Любопытство, говорят, не постыдно. Куда путь держишь, юноша?
Мирза глубоко вздохнул.
— Трудно жить без родных и близких. Мои родственники переехали в Мешхед. Иду туда. Хочу разыскать их.
Сетка морщин стала еще гуще у глаз пастуха. По всему было видно, что гость пришел оттуда, из страны Советов, однако старик не подавал вида. Он вежливо выслушает все, что расскажет ему незнакомец.
Но Мирза избегал подробностей, которые так оживляют разговор. А говорить что-то нужно было: этого требовал обычай и почтение к хозяину. И Мирза как можно непринужденнее удивился:
— Вы только подумайте, какое счастливое совпадение! Ведь я сам пастух, и первый, кто встретился мне в пути, — это вы, уважаемый отец. Тоже пастух.
— Значит, ты тоже нас овец там, у себя…
— Да, отец.
Пастух поднял голову. Не любопытство, а судьба этого юноши с такими ясными глазами заставляет его вести расспросы:
— Чем занимаются твои родственники в Мешхеде?
— Не знаю…
— Если они не богаты, тебе трудно придется в наших краях.
— От судьбы не убежишь, уважаемый. Я ничего не знаю о них. Мне лишь бы их разыскать.
— Ты идешь через Баджигиран?
Мирза промолчал. Он обошел этот город, а другого ближайшего к советской границе не было.
Но старику и не нужен ответ. Одобрительно кивнув, он словно похвалил осторожность юноши.
Баджигиран! Разве можно появляться на его улицах чужестранцу?
Мирза прочитал в добрых глазах:
«Хорошо, что ты не прошел через этот город. Там очень много ищеек. И кто знает, чем бы окончилась твоя встреча с ними…»
— Путь на Мешхед знаешь? — спросил пастух.
— Иду впервые…
— Тебе надо показать дорогу?
— Окажите такую милость, отец.
Из дальнейшего разговора Мирза понял, что старик был из курдов и пас овец, принадлежавших богатому кучанскому скотоводу. Кочевые племена первыми узнавали о всех событиях, происходящих на границе.
— Что нового в вашей стране? — поинтересовался пастух.
Это тоже было не праздное любопытство. До бедняков доходили самые противоречивые слухи о молодом государстве.
Конечно, Мирза о многом мог бы рассказать…
— Живут люди… — неопределенно ответил он. — Работают…
Хотел добавить: и учатся. Вот он — юноша из бедной семьи, а уже получил высшее образование.
Мирза помолчал мгновение. Разве имел он право рисковать, разве мог сказать, хоть одно доброе слово о своей Родине…
— Живут… — повторил он. — А как вот жить мне, без родных и близких?
— Трудно… — согласился пастух.
Мирза сдвинул брови.
Пора было кончать разговор о себе, осторожно расспросить старика о жизни в Мешхеде, о положении в городе.
— На голодный желудок не в сладость и трели соловья, — усмехнулся он, потянувшись к хурджуну.
Однако пастух остановил его.
— Потерпи немножко. Воды здесь нет, а без нее пищу не проглотишь. Я как раз собирался гнать овец на водопой. Пойдем вместе… У воды и поедим.
Овцы, повинуясь окрикам пастуха, потянулись к колодцу. Они двигались к горизонту, обагренному лучами солнца, уставшего от изнурительной скачки над пустыней.
Колодец был похож на провалившуюся могилу. Через полусгнившие стенки перекинута длинная старая балка. Вокруг ни единого кустика. Рядом выдолбленная из ствола дерева пересохшая водопойная колода. Значит, здесь давно никого не было. Внимательно оглядевшись, пастух объяснил:
— Это единственный колодец, где можно напоить отару. Хозяин заплатил за него десять голов овец. Мне приходится сторожить не только овец, но и это богатство.
Из истрепанного мешка, сложенного вдвое, пастух достал кожаное ведро и, встав на деревянную перекладину, потянул за веревку. Потом Мирза сменил его. Они выливали ведра одно за другим. Овцы, разноголосо блея, теснились у колоды. Лишь когда весь гурт был напоен, пастух и гость сели ужинать. Мирза достал из хурджуна несколько затвердевших лепешек и два куска узбекского сахара — навата. Пастух налил в большую деревянную чашку воды, положил на старый, рваный дастархан сыр.