Задание
Шрифт:
только это: мало ли какие ценнейшие сведения могут накопиться в личном
архиве майора за двадцать лет работы. И он кажется таким доступным, этот
архив.
Но как хочется уйти сейчас! И партизаны появились -- помогут выйти к
своим. Уйти, пока не захлопнулась ловушка. А он чувствует: капкан для него
уже насторожен. В добродушии Краузе, в том, что так гладко все выходит, что
не происходит никаких осложнений, -- во всем чувствуется напряжение
смертельной
на скотный двор... Гуляючи, насвистывая мелодию из "Нибелунгов",
прислушиваясь к голосам птиц, летящих ночами над деревней все на юг, на
юг... Спокоен Краузе.
Как хочется уйти, пока не поздно. Разве можно овладеть этими
документами -- без прикрытия, без тщательной разработки, без помощи Центра?
А разве можно, уйти, не попытавшись?
Попытаться... Надо попытаться. Надо.
x x x
"...За 24 дня круглосуточного дежурства в эфире "Потап" на связь не
выходил. Подтверждения успешного внедрения "Игнатия" нет. Никаких иныХ
сообщений от "Игнатия" не поступало.
Считаю целесообразным снять дежурство в эфире, задание групп "Потапа" и
"Игнатия" считать невыполненным.
Людей в количестве шеста человек считать пропавшими без вести (список и
анкеты прилагаются).
Майор Хазин".
18
Рано утром обер-лейтенант Курт Йостель ехал в "лесную школу" в кабине
грузовика, везущего продукты и отделение солдат для смены. Ехать туда ему
сегодня не следовало: майора вызвали в штаб тыла, а Курт его замещал и, по
правилам, должен был находиться в комендатуре. Но майор так замучил его
хозяйственными делами, гонял по окрестным деревням собирать заготовленные
старостами продукты, и Курт уже несколько дней не мог вырваться в "лесную
школу". Там было общество несравненно более приятное, чем в этом постылом
Кропшине, где только солдатня и пьяницы унтер-офицеры.
За поворотом на дороге лежало дерево. Шофер резко затормозил,
обер-лейтенанта бросило вперед, и он только еще подумал, что дерево лежит
слишком правильно поперек, когда загремело железо кабины, брызнуло стекло и
сразу вслед донеслась автоматная очередь. Обер-лейтенант выбил дверь и
вывалился наружу, на лету выдергивая из кобуры парабеллум. Из кузова
посыпались солдаты, четко разбежались веером, залегли. Обер-лейтенант лежал
в кювете и торопливо стрелял в лес. Все восставало в нем против того, что
должно было сейчас произойти. Так все было хорошо:
работа, предстоящее повышение -- и вдруг чудовищная несправедливость! Почему
– - с ним? Почему?.. Сейчас партизаны, оборванные, вшивые бродяги, наползут
со всех сторон и будут всаживать пули ему в голову, в лицо, в спину... Ужас
ледяными тисками сжимал его тело.
Но тут он заметил, что из леса стреляли не густо г. с перерывами,
которые становились все дольше. Его солдаты уже продвигались короткими
перебежками в глубь леса. Значит, партизан мало, и они не знали, что в
крытой брезентом машине сидят солдаты.
Обер-лейтенант перестал стрелять, страх прошел, но холод сжимал его...
Тут только он заметил, что лежит в канаве, полной какой-то вонючей,
нестерпимо холодной воды. Он вылез на сухое медленно, неторопливо, словно
хотел продлить состояние унижения. Он выпрямился, уже презирая щелкающие по
ветвям пули, и брезгливо отряхнул намокшую одежду кистью левой руки. Он
чувствовал приближение медленно раскаляющейся ярости, которая находила на
него не часто. Внешне он при этом бывал нетороплив и вкрадчив, но жесты
делались слишком четкими, шарнирными, и трудно было унять подрагивание рук.
Стрельба прекратилась. Шофер был убит, трое солдат ранены. Остальные
принесли из леса двух партизан. Оба были живы, но без сознания.
– - Этих в машину! Дерево убрать! -- негромко скомандовал
обер-лейтенант.
Когда он сел за руль, лицо свело судорогой от ощущения мокрых холодных
кальсон. Он до боли сжал зубы, разворачивая грузовик. Ярость его нарастала.
В комендатуре, переодевшись и дождавшись, когда врач привел партизан в
сознание, Курт начал допрос. Краузе все не было, надо было принимать срочные
меры, и вся ответственность ложилась на него. Он, конечно, поднял гарнизон
по тревоге, выставил охранение, но главное было -- получить от пленных
точные сведения о расположении партизан и их силах. И тогда нацеленным
ударом разбить бандитов.
Может быть, еще до приезда майора.
Один из партизан, лет сорока, был ранен в лицо и в руку. Говорить он не
мог, но правая рука была цела, и были целы глаза -- он мог писать.
Второй, молодой, быстро пришел в себя -- рана была легкой. Он молчал,
но взгляд был осмысленным и испуганным. С него и начал обер-лейтенант.
Переводчик в комендатуре был толковый, он совершенно точно передавал не
только смысл вопроса, но и интонацию. Молодому было обещано полное прощение