Задиры (сборник)
Шрифт:
Следует, видимо, добавить несколько слов о том, почему я убеждал Карла Гектора, что образ его жизни преступен. Даже если оставить в стороне соображения моральные — что сделать, прямо скажем, непросто — и не упрекать его в неблагодарном отношении к жизни, остаются еще кое-какие доводы.
Прежде всего так жить неудобно. Неудобно оставаться семенем, лишенным почвы, или ростком, лишенным пространства. Непрактично калечить себя, чтобы мешать собственному росту. И столь же непрактично проводить жизнь, сидя в клетке, даже если ты сам сковал для нее решетку.
Мудрец говорит ребенку: «Не вставай,
Я столкнулся с Карлом Гектором еще только раз, когда уже стояла поздняя осень. Побывав в доме на Рингвэген, я стал избегать моего знакомого. Мне казалось, я не могу уже с полным на то правом причислять его к миру живых. Своим трупом он отягощал наш земной шар. Нет, я не считал его каким-то злом. Если бы он пропивал все до последнего эре, бил бы жену и детей, грабил квартиры или даже совершил убийство, я, несмотря на естественное отвращение, все же лучше бы понял его как человека.
И хотя он был, как говорится, «честным рабочим», симпатии к нему ощущалось еще меньше, чем к самому хрестоматийному капиталисту. Наверное, и этически и интеллектуально я требовал от него слишком многого. Охотно дознаюсь, причиной тому мог быть неверный идеал — чересчур запланированный или, скажем, плохо обоснованный. Очень похоже на то, что я принимал желаемое за действительное. Но так я чувствовал. Я привязался к идее, отставать от которой не хотел и не хочу.
Проходя в одно из воскресений прежним маршрутом по мосту, я увидел на нем одинокую фигуру Карла Гектора. Никаких перспектив в тот день рыбалка не сулила. Было так холодно, что остальные рыбаки попрятались по домам. Но его, видимо, ничто не волновало: он стоял, укутанный в толстый ватник, а вокруг шеи намотал теплую шерстяную шаль.
Я был уже неподалеку, когда увидел: к Карлу Гектору прицепился какой-то бродяга, в довершение ко всему пьяный. Казалось, они сильно повздорили. Мост был пуст, и они стояли одни.
— Убирайся отсюда, пока я не позвал полицию.
Я подошел ближе и увидел: пьяный был без пальто, а его лицо искажала гримаса гнева. Он, видимо, находился в одном из приступов белой горячки, какие у алкоголиков часто наступают на грани беспамятства.
— Я же твой старый товарищ! Дай пять крон на два пива, а то прыгну вниз!
— Прыгай!
— Я хочу жить. Две бутылки пива, и все пройдет.
Он сделал движение, словно собирался броситься в воду, но задержался, ожидая в полной уверенности свои пять крон. Тем и кончится, подумал я. И не вмешивался.
— Я прыгну. Кроме тебя, я здесь никого не знаю.
— Прыгай. Не запутай только леску.
Лицо бедняги поплыло красными пятнами и, вероятно, не только от прилива крови. Может быть, от страха. Вот, подумал я, картина современной жизни большого города: отчаявшийся во всем человек… Ни о чем другом я подумать не успел. Хотя в мозгу еще автоматически мелькнуло: каждый день в Стокгольме официально фиксируется по меньшей мере пять случаев самоубийства или покушения на него.
Парапет моста достигал пьянице чуть выше пояса. Внизу в своем ложе бурлил Поток. От воды веяло осенью, холодом.
— В последний раз! Я прыгну.
Карл Гектор оставался равнодушен. Я видел это по положению его фигуры, на которую смотрел чуть сзади и сбоку.
— Не спутай только мою снасть.
И едва я успел осознать, что все это уже всерьез, как мужчине удалось перевалить верхнюю половину тела за парапет, и он потерял равновесие. Я увидел, как болтнулись в воздухе его ноги. Брюки были заправлены в носки, и от этого они мелькнули перед моими глазами, как удлиненные сахарные головы. Он перевернулся, как мешок. Потом через миг мы услышали, как тело тяжело бултыхнулось в воду.
— Кричи, его еще можно спасти!
Будь я решительнее, то побежал бы к причалу всего в тридцати метрах отсюда вниз по течению, там висели багры и размалеванный в красное и белое спасательный круг. Но я все равно не успел бы, его пронесло бы мимо, прежде чем удалось туда добежать. В горле у меня застряла пробка.
Карл Гектор на вид сохранял спокойствие. Ладонь, державшая лесу, была крепко зажата в кулак. Опрокинувшееся тело не задело снасть.
— Тот, кто бросился здесь, никогда не выплывет, — сказал Карл Гектор. — И дурак был пьян.
Но голова мужчины показалась на поверхности несколько раз на полпути к Норбру. Он пытался ползти в воде, плыть. Потом скрылся совсем.
Прошло больше времени, чем отсчитали часы.
— Он был твоим товарищем?
— И чего ему здесь понадобилось? — сказал Карл Гектор и тем самым ответил мне утвердительно.
Раскричались чайки и ласточки. Они долго кружили над водной поверхностью, словно высматривая скользящее в глубине тело. У Норбру их крики привлекли к себе еще стаю чаек. Птицы следили сверху за подводной тенью.
Еще дальше и намного выше я увидел журавлей. Они летели величественно, как большие белые корабли с высокой кормой. Карл Гектор начал сматывать леску.
— Видал я и такое. Дело полиции. Не мое.
В горле по-прежнему торчала пробка. Я подумал: как он поступит сейчас? Неужели не забьет тревогу? Ведь он знал покойного!
— Если появится полиция и станет спрашивать, ты видел: он сам бросился в воду.
В первый раз я заметил в Карле Гекторе признаки серьезного волнения. Может быть, он порицал себя? А может, то самое непроницаемое ядро в нем сейчас засигнализировало: нужно убраться отсюда подобру-поздорову.
— Ночью будет мороз, — сказал он и быстрее, чем обычно, продолжал выбирать леску, чтобы сбежать, пока никто не пришел.
Человек — рабочий, строй — капитализм
За последние годы на Западе получили широкое распространение социологические исследования, проводимые среди молодежи. Каковы общественно-политические, морально-этические установки молодого поколения? Что хочет молодежь? К чему стремится? За этими и другими многочисленными вопросами, обращенными к юношам и девушкам капиталистического Запада, сотрудникам институтов общественного мнения, газетчикам, телерепортерам (нередко анкеты насчитывают несколько сотен вопросов), стоит один главный вопрос: что ждать от нынешней молодежи, когда она возьмет на себя всю ответственность за судьбы общества?