Задиры (сборник)
Шрифт:
— Нет. Пьянка меня не берет. Хотя многие, ох как сильны, стоит им немного принять.
— А как насчет дружбы, товарищества?
— Мои товарищи — парни что надо. Но они же все работяги. Каждый думает о себе, как я. Никто от дружбы не выигрывает.
Неожиданно он до того разоткровенничался, что без всякого понукания рассказал маленькую историю.
— Как-то раз пришел я на стройку в этот мой отпуск. Пришел, хотя никто меня не заставлял. И места почти не узнал, без нас, без рабочих. Леса, перевернутые ящики из-под цемента, брезент на инструменте, вагончик, где мы пьем пиво,
Его рассказ немного тронул меня. Но фантазия Карла Гектора казалась слишком тусклой и инертной, чтобы сам он сознавал, что в нем самое любопытное.
— Мне пора, пойду на место, — сказал он и поднялся с желтого, красиво сработанного стула, чтобы вернуться на мост к своему абсолютно бессмысленному занятию.
Почти весь июль держалась сушь, за две недели на землю не выпало ни капли. Каждый вечер по радио и телевидению передавали: на следующий день ожидается «прекрасная погода». Такой она и была с точки зрения горожан, и тот, кто возвещал прогноз, скорее всего стоял перед микрофоном где-нибудь в Стокгольме. Он предсказывал погоду отпускникам.
В прошлом такая засуха воспринималась бы в деревне как настоящая катастрофа. Но сейчас на все реагировали чуть по-иному. «А, все равно, — сказал мне повстречавшийся житель деревни голосом таким же сухим, как сама погода. — Деревня обезлюдела, обезлошадела, обесскотинела. На что нам корма? Хотя хорошо бы уродилось немного картошки. Остальное купим в лавке».
Я никогда не задумывался: с каким выражением лица слушают прогнозы рыбаки Потока и слушают ли вообще? Случай помог убедиться, что и их занятие имело свои метеорологические аспекты.
К вечеру, гуляя, как обычно, по городу, я заметил: небо с востока сильно потемнело. С каждой минутой становилось все очевиднее: надвигался дождь.
Подходя к мостам, я еще издали увидел на них кучки рыбаков. На Риксбру со своими неизменными нейлоновой леской и банкой стоял Карл Гектор. Я почти дошел до него, когда лагерь рыбаков у парапета беспокойно зашевелился. А потом с первыми каплями дождя словно взорвался.
— Я же говорил, пойдет! — весело крикнул один, и другие загалдели.
Решение созрело мгновенно:
— Пойдем к Катарине!
Они сложили снасти, натянули дождевики и плащи. Снаряженные таким образом, потолстевшие от одежды, с носовыми платками и капюшонами на головах, рыбаки снялись с места и гурьбой двинулись в улицу Вестерлонгатан. Один Карл Гектор, видимо, не помышлял о том, чтобы покинуть мост.
— Куда это они помчались? — спросил я.
— На кладбище святой Катарины. Там лучшие в городе черви.
— А ты не собираешься туда же?
— Я покупаю червей в универсамах. Без лишних затей. Сейчас даже в шхерах так делают.
— Может, пойдем туда вместе? Просто из интереса?
— Почему бы и нет! Пошли так пошли, — сказал он без энтузиазма.
Самую сильную полосу дождя мы переждали в кафе. Тем временем стемнело совсем. Когда мы вышли на старое кладбище в районе Седера, глазам открылся любопытный вид.
Все кладбище, кроме песчаных дорожек, представляло собой мокрый от дождя газон. Среди выщербленных ветром и кое-где покосившихся надгробий шевелились рыбаки Потока. Они рассматривали землю почти вплотную, лишь изредка разгибаясь, чтобы дать отдых спине. Над ними и над нами нависала, образуя мощные своды, наполненная летней ночью листва огромных лип. Купол старой церкви, подсвечиваемый фонарями, застыл среди деревьев, как случайно залетевший в них воздушный шар. Под ним и под пологом листвы передвигались согбенные охотники на червей, карманный фонарик в левой руке, правая наготове, чтобы молниеносно схватить зазевавшуюся особь, выманенную из корней травы влагой только что закончившегося дождя.
Иногда черви выползали во всю длину: перебросить таких в банку не составляло особого труда. Но чаще они выбирались из земли только на треть и загибались на траве в виде колечка. Тут уж надо было не зевать и крепко вцепляться пальцами. Черви, словно у них на время прорезались глаза, прятались, когда приближались люди.
Охота требовала внимательности и сноровки. Всякий раз, когда червяк успевал сбежать, неудачливый рыбак бормотал ругательство и передвигал банку на шаг в ту сторону, где не было людей.
— Они слышат шаги, свет на них не действует, — сообщил один из собирателей, намеревавшийся, по-видимому, прочитать нам вводную лекцию о мире чувств дождевого червя. И тут же метнулся вбок к очередной жертве.
В банке сплетались в невообразимой путанице сотни червей. Карл Гектор не затруднял себя участием в соревновании. Мы вытерли руки о сиденье скамейки и сели, чтобы наблюдать за другими.
— Повсюду вокруг лежат великие старцы, — сказал я, указав жестом на высокие глыбы камня с еле различимыми от времени надписями. — Теперь здесь никого не хоронят.
— Да. Кладбище стало вроде парка.
Купол церкви по-прежнему нависал над нами, как воздушный шар, случайно застрявший в липах.
— Эта церковь, первая во всем Стокгольме, построена без опорных колонн, — сверкнул я своими скудными познаниями из истории памятников старины. — Архитектор страшно боялся, что купол обрушится, как только уберут леса. И повесился в самый день освящения церкви. Потом возникла легенда, что купол упадет во время конфирмации старшего сына двенадцатого по счету настоятеля, — для красоты я немного увеличил число.
— Двенадцатого настоятеля?
— Я жил тогда в этом районе. В день конфирмации навалила уйма народу. Все хотели посмотреть, как рухнет церковь. Но она выстояла. Упал кусок штукатурки и не в тот день, а гораздо позже, когда в Стокгольме заседал церковный съезд и священники собрались сюда на службу.
— Бедняга, — посочувствовал Карл Гектор. — Неужели он так волновался? От таких и пошла вся религия.
Судьба архитектора, видно, крепко запала ему в голову.
— Не исключено.