Загадка Белой Леди
Шрифт:
– Возможно, возможно, вы правы, доктор, – грустно сказала она и поспешно добавила: – Ну вот мы и пришли. Спасибо, что проводили меня. Теперь мне надо немного побыть одной, чтобы освоиться на новом месте и переодеться. Сестра сказала мне, что все мои вещи уже здесь.
Доктор почтительно поклонился, изобразив движение губ к ее руке, а на самом деле скрыв застывший в глазах вопрос. История с балобаном требовала разъяснения. Он чувствовал, что миссис Хайден осталась не до конца убежденной его доводами, и в сердце этой мнительной и лишенной многолетнего опыта сознания женщины может закрасться тревога, с которой ей нелегко будет справиться. В глубине души надеясь, что это лишь плод его изощренного воображения, Робертс даже не подозревал, насколько на самом деле близок к истине.
Действительно, этот разговор посеял в душе миссис Хайден серьезные сомнения в честности Виктора. Более того, ей стало страшно, поскольку эта загадка неразрывно переплелась в ее сознании со смертью малышки Волендор, и теперь миссис Хайден хотелось только одного: спрятаться куда-нибудь поскорее, забившись в самый дальний угол, чтобы никто больше не мог ее ни увидеть, ни услышать.
Однако и Робертс, несмотря на все свои тайные надежды, был тоже не на шутку обеспокоен. Он немедленно распорядился взять новый коттедж миссис Хайден под неусыпное наблюдение, а к ней приставить вызвавшую наибольшие симпатии пациентки сестру Марту.
История с балобаном не выходила у него из головы. Откуда мог здесь взяться сокол, да еще и столь дорогой охотничьей породы? Хороший балобан стоит не одну тысячу долларов. До сих пор в этих краях подобные птицы не водились вовсе. И потом, судя по всему, миссис Хайден видела именно черную птицу, а не пеструю. Об этом ясно свидетельствует ее как первая, так и последняя реакция. У нее еще не настолько большой запас впечатлений и воспоминаний, чтобы она могла запутаться в них и принять одно за другое.
«А что, если Виктор просто ошибся и назвал балобаном обыкновенного черного ястреба, которые порой здесь появляются и охотятся за мелкой полевой дичью? – вдруг схватился Робертс за спасительную мысль, но тут же решительно откинул ее. – Нет! Этот Виктор не тот человек, который может ошибиться и не отличить сокола от ястреба. Даже на большом расстоянии».
Внезапно Робертс вспомнил о том, что существуют и черные соколы, так называемые соколы Элеоноры, которых обнаружили в Средиземноморье еще в XIX веке и назвали в честь принцессы Элеоноры Арбореа, прославившейся тем, что некогда издала указ об охране соколов. Черный сокол Элеоноры по размерам мог вполне сойти за крупного ворона, а ведь некоторые экземпляры бывают даже крупнее, гораздо больше сорока сантиметров. И клюв у этой птицы самый большой из всех соколиных.
«Эти птицы отличные охотники, – вспомнились доктору слова одного знакомого специалиста-орнитолога. – Они нападают сверху, и удар, наносимый ими по касательной, настолько стремителен, что жертва не успевает даже заметить нападения».
«Однако этот „мсье Виктор“ наверняка знает о черном соколе – так почему же тогда он назвал его балобаном? Не хотел употреблять еще одного женского имени, чтобы не перегрузить и без того мучающееся присутствием малышки Волендор сознание миссис Хайден?»
Тут Робертс в который раз упрекнул себя в том, что по привычке слишком хорошо думает о людях, порой приписывая им то, чего у них и в мыслях не было, и тем самым не замечая самых обыкновенных черных замыслов.
Что делать, Виктор Вилльерс был чем-то симпатичен ему. Впрочем, чувство симпатии доктор испытывал вообще к большинству людей на свете, не говоря уже о своих пациентах, к которым привык относиться с бережностью заботливого отца к неразумным детям. Хотя, видя это суровое лицо с холодным, почти циничным взглядом глубоко посаженных серых глаз, мало кто мог поверить в это.
«А что, если?.. – вдруг пронзила его неожиданная мысль, от которой доктора даже бросило в холодный пот. – Что, если это был тот самый, загадочный, мало кому известный, специально выведенный пару столетий назад черный мальтийский сокол?! Тогда действительно Виктор не стал бы говорить этого миссис Хайден, дабы не открывать ей тайны своего служения…»
И под впечатлением от этой мысли, не имея более ни возможностей, ни сил сдвинуть свое мышление с мертвой точки, Робертс отправился прямо в коттедж господина Вилльерса.
Предстоял неприятный, но крайне необходимый разговор, и он уже заранее досадливо морщился, представляя себе неизбежную встречу, уклониться от которой не было никакой возможности.
Виктор, увидев на пороге своего «Коррадина» Робертса, не выказал никакого удивления. С серьезным и непроницаемым лицом он поздоровался и, как обычно, пригласил гостя войти. Робертс вошел и с удовольствием осмотрел чистую и практически пустую комнату своего загадочного пациента, вид которой полностью отвечал его представлениям о жилище настоящего мужчины. На идеально белых стенах ничего не висело, одинокая постель была тщательно застлана. Совершенно пустой стол украшал лишь раскрытый томик стихов. В углу, на пустом стеллаже, стояла икона Иоанна Крестителя, а перед ней лежал строгий черный католический крест, полностью покрывавший небольшое Евангелие. «И в самом деле иоаннит?» – опять мелькнуло в голове у Робертса, а затем он вспомнил, что Иоанн Креститель является также главным святым и для иллюминатов.
В руках Виктор держал четки из какого-то темно-коричневого дерева. Он пригласил доктора сесть на стоящее у окна кресло – единственный предмет роскоши в коттедже, и то, как казалось Робертсу, поставленный исключительно для него, – убрал со стола книгу и достал из ящика высокую бутыль темно-красного вина и два фужера.
– Мне придется сделать внушение на кухне за то, что отпускают вам в коттедж спиртное, – притворно нахмурился Робертс. – И к тому же я уже говорил вам, что ваше излишнее пристрастие к коммандарии в конце концов плохо отразится на вашей коже.
– Угощайтесь, Оливер, – все с тем же серьезным и непроницаемым выражением лица сказал Виктор, словно не слыша речей Робертса, и наполнил фужеры пурпурной, почти фиолетовой жидкостью.
Доктор молчал, не зная, с чего начать. Он взял со стола фужер и сделал глоток. Вино оказалось прохладным и на редкость вкусным.
– Это сухое виноградное вино. Оно легкое и хорошо утоляет жажду.
– Удивительно приятное, – признал доктор. – Вы хотите пристрастить к нему и меня?