Загадка Гитлера
Шрифт:
Французский посол Андре Франсуа-Понсе (Andre Francois-Poncet) писал, что в некотором смысле, Адольф Гитлер напоминал ему Людвига II Баварского.
«Сегодня, мне кажется, что по счастливой случайности самой судьбой мне было предписано родится в Браун-ам-Инн. Этот маленький городишко расположен на границе двух немецких государств, объединение которых составляет — по крайней мере, для нас, принадлежащих к новому поколению — задачу, для достижения которой мы должны пожертвовать всей своей жизнью и использовать все средства, имеющиеся в нашем распоряжении.»
Таковы первые
Гитлер понимал историю как «результат борьбы всех против всех».
Действительно, его «мировоззрение» окончательно сформировалось уже в 1918 году. Оно сложилось в результате длительных размышлений, в которых Мазер обнаруживает влияние идей Платона, Гегеля, Шопенгауэра, Шиллера, Стюарта Чемберлена, Леопольда фон Ранке, Гете, Дидриха Эккарта, Ибсена и Золя.
«Шопенгауэр — уточняет он — был одним из мыслителей, к которому Гитлер обращался наиболее часто. Он рекомендовал его как стилиста и наизусть цитировал целые отрывки».
В его исторической доктрине заметно влияние книг Мальтуса, Дарвина, Плотца, Эдуарда Гиббона, все (за исключением Гиббона) люди 19 века, который Гитлер считал эпохой «героев духа».
Его военные концепции в основном строились на интенсивном изучении Клаузевитца. 8 ноября 1934 г . он бросил своим противникам в Бургер-Келлербрау, в Мюнхене:
— Вы не читали Клаузевитца, но если бы вы даже его прочли, то не сумели бы использовать его теории в современных условиях!
Его начитанность в самых разнообразных областях, чему способствовала его необыкновенная память, поражала всех собеседников Фюрера.
Друг его детства, Август Кубичек, рассказывает: «Я не могу представить себе Адольфа без книг. В доме, он нагромождал вокруг себя горы книг. Когда книга занимала его, он чувствовал необходимость постоянно иметь ее под рукой. Даже, если он не читал ее, он постоянно таскал ее с собой. Такова была жизнь моего друга: книги и ничего кроме книг!». Однако, добавляет Вернер Мазер, его подход к книгам не был sine ira e odio (прим. перев. — без гнева и пристрастия). Он никогда не стремился найти согласие с автором или опровергнуть его. Он читал только то, что «было ему необходимо для подкрепления своих взглядов».
Среди людей, оказавших влияние на Гитлера, особое место занимает писатель и публицист Дитрих Эккарт (1868-1923), который был переводчиком на немецкий «Пера Гюнта» и возглавлял еженедельник «Auf gut Deutsch», прежде чем стать главным редактором «Volkische Beobachter». В последних строчках «Mein Kampf», Гитлер говорит, что Эккарт был «человеком, который пожертвовал всей своей жизнью для пробуждения своего народа, сначала посредством поэзии и мысли и, наконец, действия».
Работы Мазера и Феста, содержащие множество ссылок, графиков, рисунков и схем, несомненно позволяют составить более точное представление о жизни Гитлера. Однако, они ни в коей степени не проясняют «загадку» его личности. На протяжении более чем тысячи страниц, читатель не находит удовлетворительного объяснения. Парадоксальным образом изобилие деталей лишь подчеркивает пустоту целого. Все эти документы не позволяют ясно представить себе этот загадочный персонаж. Перед нами предстает хорошо отлаженный манекен, которого дергают за веревочки, что никого не может ввести в заблуждение. Гитлер не появляется, несмотря на то, что речь все время идет о нем.
Можно многое узнать о Гитлере, но возможно еще не настало время для понимания того, кем он был.
Фюрер III Райха является человеком, о котором пишут вот уже в течение более чем сорока лет. Ему посвящены тысячи книг. Однако, мрак не рассеивается. Известны события. Найдены тысячи документов, писем и записей бесед. Недостатка в деталях нет. И все-таки, несмотря на это, он по-прежнему остается искусственной фигурой; личностью, хранящей свою тайну, и не понятой никем. Иногда даже создается впечатление, что чем больше света проливается на него, тем сильнее становится окутывающий его мрак.
Возможно это происходит потому, что история это всегда лишь нечто уникальное и непредсказуемое. Всего лишь судьба и «человеческие науки» не способны понять личность, выходящую за рамки обычного? Или виной тому иные причины? Может быть просто еще рано судить о нем? Или же попытки, предпринимаемые историками и неудачи, которыми оборачиваются эти попытки, доказывают превосходство интуиции над дедукцией, живого и всеобъемлющего синтетического метода над аналитическим, который собирает и классифицирует факты, но никогда не позволяет воссоздать события «во плоти».
Геббельс однажды сказал своему адъютанту, князю Шомбург-Липпе: «Я работаю с Гитлером на протяжении многих лет, я вижу его почти ежедневно и, однако, бывают моменты, когда я совершенно не понимаю его. Кто может похвастаться тем, что знает его таким, как он есть на самом деле? В мире абсолютной фатальности, в котором он живет, более ничего не имеет смысла ни добро, ни зло, ни время, ни пространство и то, что люди называют успехом более не может служить критерием. Вы подумаете, что я безумец, но послушайте, что я вам скажу: возможно Гитлер приведет нас к катастрофе. Однако его идеи, преображенные, обретут новые силы в самом поражении. У Гитлера много врагов в этом мире, которые предчувствуют его величие. Но несмотря на это, я не знаю, кто он такой в конечном счете. Действительно ли он человек? Я не мог бы в этом поклясться. Бывают моменты, когда он вызывает у меня дрожь».
Герману Раушнингу, бывшему главе национал-социалистического правительства в Данциге, Гитлер заявил: «Тот, кто видит в национал-социализме только политическое движение, совершенно его не понимает. Наше движение есть нечто большее, чем даже религия: это воля свершить новое творение».
Он добавил: «Бескрайнее значение нашей длительной и тяжелой борьбы за власть состоит в создании нового поколения господ, призванных взять в свои руки не только судьбы немецкого народа, но и всего мира».
Возможно ли объяснить Гитлера, не являясь при этом гитлеровцем? Объяснить его, значить понять его, т.е. его систему, его видение мира. Но можно ли понять его мировоззрение, если его не разделяешь? Дилемма кажется неразрешимой, а следовательно выводы неутешительны, так как пытаясь прояснить ситуацию, вместо этого, наоборот, сгущают мрак и создают легенду.
Кроме этого, очевидно, что говорить о явлении исторически возможно лишь в том случае, когда оно уже принадлежит истории — т.е. когда оно уже не возбуждает страстей (В связи с чем критики постоянно a priori пытаются найти в историке своего сторонника). В случае нацизма мы еще не достигли подобного положения дел. На данный момент мы имеем гораздо больше сторонников и противников национал-социализма, которые объединяются в своем противодействии всяким попыткам отбросить это явление в историю, так сказать назад, когда станет возможным говорить о нем объективно, и когда оно (в том числе и по этой причине) перестанет вызывать столь глубокий отклик в душах современных людей.