Загадка Отца Сонье
Шрифт:
(Ах, тетушка моя Катрин, вам не ведомо пока еще, ибо никому не дано заглядывать далеко вперед, — но будет, будет и еще одно венчание. И венчать приедет тот же аббат Будэ. И венчаться будет снова же отец Беренжер Сонье, только уже не с Мари Денарнан, а с другою. А Мари Денарнан в звании законной жены будет во время церемонии стоять позади и улыбаться блаженной улыбкой. И вы, да, да, вы, моя набожнейшая тетушка, тоже будете там стоять собственной персоной. И тоже – хоть и немного натужно – но улыбаться, клянусь вам, будете! И времени пройдет не так уж много – у прадедушки Анри даже не успеет до конца вылезти еще один зуб. Много чего странного у нас в Ренн-лё-Шато прежде, чем
Не верите? Тогда сделайте невозможное – загляните, загляните немного вперед! Что, впрочем, вам столь же посильно, сколь поднять себя за волосы…)
…И одет был во время венчания "молодой", —покамест гневно продолжала тетушка, — не поймешь как: не то кюре, не то турецкий султан, не то шут карнавальный. В какую-то хламиду с широкими рукавами, в какие-то непотребные сандалии. Он и сейчас порой не гнушается в таком виде расхаживать по деревне.
— Глядишь, еще, подобно султану, и вдругорядь женится, гарем себе заведет! — словно ее возмущение в тот миг все же способствовало дару предвидения, гневно продолжала тетушка. — А что: кровь молодая, играет! Чего ж одной-то довольствоваться, коли стыда нет?
При этих ее словах Натали густо покраснела, и мадам Матье, к моей глубокой жалости, сказала, что им с дочерью пора уходить, дома ждут дела. В тот миг я почти ненавидел свою тетушку за ее скользкие намеки.
На прощание мы еще раз встретились с Натали взглядами – и у меня дух на миг оборвался, боязно было дышать рядом с такой красотой.
— Я, хоть и не шибко грамотная, а все-таки сама взяла раз и не поленилась, написала про все эти бесчинства, — продолжала тетушка после их ухода. — И не в Каркассон епископу, который, похоже, с нашим горе-кюре заодно; нет, Самому кардиналу в Париж отправила письмо. Так что вы себе думаете? В ответ – ни гу-гу. Словно все сговорились нашу Ренн-лё-Шато всему миру выставить на посмешище!.. И возле дома у него ужасы какие!.. А на кладбище, на кладбище что сотворил!.. — При этих словах тетушка, хоть и была за столом, но тут уж не удержалась и наконец-таки все же вправду сплюнула: — Тьфу ты, прости Господи!
Да, если верить, то странные, похоже, дела творились в последнее время у нас в Ренн-лё-Шато. Вот и отсутствуй так долго в родных местах!
Любопытство мое было столь сильно, что я даже про красавицу Натали на какое-то время забыл. Едва дождавшись окончания обеда, сказал матушке – хочу, мол, воздухом подышать да поосмотреться, — и первым делом поспешил, разумеется, к храму Марии Магдалины.
Поначалу, издали его увидав, подумал: да, храм у нас теперь на зависть всей округе! В самом деле, не поскупился отец Беренжер! Стены из нежно-розового кирпича, крыша новенькая, крытая черепицей, витражи окон переливаются всеми красками на свету, дверь бронзовая; такой храм и где-нибудь в Париже воздвигнуть не зазорно. Вот только вид у него странный несколько – храмов подобной конструкции я не видел нигде; ну да он всегда таким и был, наш храм Марии Магдалины.
Когда я, однако, зашел за его ограду и взглянул на надпись, выбитую над входом (моих школьных познаний в латыни, хоть и с трудом, но все же хватило, чтобы понять ее смысл) — тут на миг, право же, почудилось, что меня палкой саданули по голове.
"TERRIBILIS EST LOCUS ISTE" [35]
— вот что, клянусь, полуметровыми буквами было выбито там. Это на храме-то Божьем!
Под этой надписью была выбита другая, буквами поменьше, но той латыни я уже почти не понимал. Что-то про тамплиеров, кажется. Да и благодарю покорно – мне уж и первой надписи хватило, чтобы десять раз подумать прежде, чем ступить на крыльцо.
35
Это место - ужасное (лат.)
Но все же, осенив себя крестным знамением, я кое-как решился и вошел в храм.
Внутри, как мне сперва показалось, не было ни души, — а чего б вы еще хотели, при такой-то надписи! Правда, я услышал какое-то шевеление за дальней колонной, однако было не до того, чтобы придавать этому значение. Ибо то, что я увидел внутри…
Нет, не странные изображения на стенах – их я разгляжу позже… Но вот эта скульптура, стоявшая у стены… Очень, кстати, хорошо выполненная статуя скорбящей женщины, — вот только ее цвет!..
А вы когда-нибудь видели совершенно черного цвета статуи в католическом храме? Да еще после такой надписи над входом!.. Ощущение, скажу я вам!.. Черную мессу служить тут, что ли, вправду, надумал наш совсем, похоже, сбрендивший отец Беренжер?!..
Я стоял как вкопанный и едва ли не с ужасом взирал на это черное диво…
Тем временем шевеление за колонной обрело форму человеческих шагов, и навстречу мне вышел… ну да, он самый, отец Беренжер. Он почти и не изменился за эти шесть лет, разве только нос стал чуть более крючковат. Но одет… Боже, как одет он был!..
Вроде, на первый взгляд, то была сутана… Однако – вовсе и не сутана, если приглядеться повнимательнее. Во-первых, была она не черного, а синего цвета, — где вы видели синие сутаны на католических священниках? Во-вторых, эти рукава – широченные, при ходьбе развевающиеся, как крылья. Наконец, пояс, которым он был подпоясан… Конечно, любому кюре положен пояс, — но не такой же, готов поклясться чем угодно! Пояс отца Беренжера был желтого цвета, и его покрывали не то какие-то языческие рисунки, не то надписи на каком-то явно нелюдском языке, пристойные, возможно, только для тех, кто вовсе уж не страшится Господа.
Он узнал меня по сути сразу и спросил – по-моему, даже несколько обрадованно:
— Диди, это ты?..
Я же застыл на месте и не отвечал ни слова. И дело тут было даже не в той надписи, что все еще свербела у меня в мозгу, и не в черном изваянии, на которое я нет-нет да и косил чуть боязливо взгляд, и не в странном (это слишком мягко говоря) облачении отца Беренжера. Зная, как трепетно мой кюре всегда относился к телесной чистоте, я вдруг ощутил то, что в первый же момент, как он подошел, поразило меня даже, пожалуй, поболее, чем все перечисленное. От этого чистюли, от моего преподобного, от него… тут я никак не мог ошибиться – от него пахло!.. Нет, это не был запах каких-либо нечистот, которого он так страшился всегда, и не запах тления умирающего тела (уж теперь-то, на сотом году, я знаю, как оно пахнет), — то был какой-то другой запах, которого я пока никак не мог распознать.
Добавлю, он, запах этот, потом, с годами, все более окутывал отца Беренжера. После всех событий я не раз думал – быть может, это именно он, а вовсе не смрад мертвечины, однажды заставил сбежаться к его восседающему в кресле праху и выть на всю округу одуревших псов?..
Не знаю…
Но в тот момент, в храме, именно это меня более всего поразило. От отца Беренжера пахло! Этого не должно было, этого просто не могло быть!
Разъяснения отца Беренжера с моим небольшим отступлением в совершенно иные времена и иные края