Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова
Шрифт:
Великий князь после этого разговора вернулся в столовую очень расстроенным.
– Феликс, – сказал он мне, – я арестован по приказанию императрицы Александры Федоровны… Она не имеет на это никакого права; только Государь может отдать приказ о моем аресте [285] .
Пока мы обсуждали этот вопрос, приехал генерал Максимович. Его провели в кабинет великого князя. Когда великий князь к нему вышел, генерал встретил его следующими словами:
– Ее Величество просит ваше высочество не покидать вашего дворца…
285
Превышение власти со стороны императрицы Александры Федоровны в данном случае осуждалось многими членами Императорской фамилии.
– Что же это, значит, арест?
– Нет, это не арест, но Ее Величество все-таки настаивает, чтобы вы не покидали вашего дворца.
Великий князь повышенным голосом ответил:
– Я вам заявляю, что вы имеете в виду меня арестовать. Передайте Ее Величеству, что я подчиняюсь ее приказанию.
В дневнике великого князя Андрея Владимировича имеется запись: «18 декабря днем Дмитрий Павлович телеграфировал нам, что он арестован. Генерал-адъютант Максимович ему передал приказ Аликс, хотя и сознавал, что не имел права без разрешения Государя это делать. Итак, Дмитрий сидит под домашним арестом». (Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). М., 2008. С. 202)
По воспоминаниям князя императорской крови Гавриила Константиновича:
«Дмитрий был арестован у себя дома по приказу Императрицы. Я очень волновался за него и был чрезвычайно огорчен случившимся.
На следующий день на курсах в Академии только и говорили, что о Распутине, и я даже сцепился с ротмистром Дубенским, споря о роли Дмитрия в этом убийстве: Дубенский уверял, что Дмитрий убивал Распутина, а я утверждал, что не убивал.
Из Академии я поехал к Дмитрию Павловичу. Он сидел в своей спальне перед туалетом, и его стриг парикмахер. Дмитрий был в духе и уверял, что в убийстве Распутина он неповинен». (Великий князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. Из хроники нашей семьи. СПб., 1993. С. 212–213)
Простившись
В течение дня великого князя Дмитрия Павловича по очереди посетили все члены Императорского дома, находившиеся в тот момент в Петербурге. Они все были взволнованы арестом великого князя и превышением власти со стороны императрицы Александры Федоровны, которая приказала лишить свободы члена Императорской фамилии на основании только одного предположения о его причастности к убийству Распутина.
По воспоминаниям княгини О.В. Палей: «На следующий день, в воскресенье, Россия и весь мир знали, что Распутин исчез. Распутинские домочадцы, не дождавшись его и зная, что увез его Феликс Юсупов, сообщили в полицию. Подозрение на Юсупова пало еще и потому, что во дворе на Мойке стреляли. Выстрелы слышали прохожие и городовой. Государыня от тревоги сходила с ума. Она поставила на ноги всех и вся и велела живым или мертвым найти старца любой ценой. Распутинки в бешенстве рвали на себе волосы. Несколько раз я телефонировала Дмитрию. Держала его в курсе последних сплетен. Назавтра, в понедельник, должен был вернуться муж». (Палей О. Воспоминания о России. С приложением писем, дневника и стихов ее сына Владимира. М., 2005. С. 16)
В этот день великий князь получил телеграмму от великой княгини Елизаветы Федоровны из Москвы, где тоже связывали мое имя с исчезновением Распутина. Зная мои дружеские отношения с великим князем и не подозревая, что и он является одним из участников уничтожения «старца», великая княгиня просила его в своей телеграмме передать мне, что она молится за меня и благословляет мой патриотический поступок.
На самом деле великая княгиня Елизавета Федоровна послала две телеграммы: в адрес великого князя Дмитрия Павловича и в адрес княгини З.Н. Юсуповой.
«Москва, 18. XII, 9.30. Великому князю Дмитрию Павловичу. Петроград. Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акт, им исполненного. Элла».
«Москва, 18. XII, 8. 52. Княгине Юсуповой. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт нашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета».
Эта телеграмма сильно нас скомпрометировала [286] . Протопопов перехватил ее и снял с нее копию, которую послал в Царское Село императрице Александре Федоровне, после чего императрица решила, что и великая княгиня Елизавета Федоровна является тоже участницей заговора.
Телефон у нас звонил непрерывно, причем чаще всех звонил великий князь Николай Михайлович и сообщал нам самые невероятные сведения.
Он заезжал к нам по нескольку раз в день, делая вид, что все знает, и стараясь поймать нас на каждом слове. Выискивая разные способы узнать всю правду, он притворился нашим сообщником в надежде, что мы по рассеянности как-нибудь проговоримся.
286
Текст телеграмм великой княгини Елизаветы Федоровны вскоре стал известен полиции, и это лишний раз свидетельствовало о причастности великого князя Дмитрия Павловича и князя Ф.Ф. Юсупова к исчезновению Г.Е. Распутина.
Он не удовлетворялся одними разговорами по телефону и постоянными посещениями нас, но принимал еще самое живое участие в поисках трупа Распутина. Одевшись в доху и подняв воротник так, чтобы его невозможно было узнать, он разъезжал на извозчике по островам в надежде напасть на какой-нибудь след.
В один из приездов к нам он, между прочим, рассказал, что императрица Александра Федоровна определенно считает нас обоих виновниками смерти Распутина и требует нашего немедленного расстрела, но все удерживают императрицу от такого решения; даже сам Протопопов советует обождать приезда Государя из Ставки. Государю послана телеграмма, и его ждут со дня на день.
В тот день, когда великий князь Николай Михайлович объявил нам эту новость, М. Г. сообщила мне не менее тревожное известие о том, что на нас обоих готовится покушение, и советовала принять меры предосторожности. Оказалось, что накануне она была невольной свидетельницей того, как на квартире Распутина двадцать человек его самых ярых сторонников поклялись за него отомстить.
Из воспоминаний А.А. Вырубовой об обстоятельствах и расследовании дела об убийстве Г.Е. Распутина:
«18 декабря.
Государыня и я причащались Св. Тайн в походной церкви Александровского дворца, где по этому случаю была отслужена литургия. Государыня не пустила меня вернуться к себе, и я ночевала в одной из комнат на 4-м подъезде Александровского дворца.
19 декабря.
Жуткие дни. Утром Протопопов дал знать, что тело Распутина найдено. Полиция в доме Юсуповых на следующее утро после убийства напала на широкий кровяной след у входа и на лестнице и на признаки того, что здесь происходило что-то необычайное. На дворе они в самом деле нашли убитую собаку, но рана на голове не могла дать такого количества крови… Вся полиция в Петрограде была поднята на ноги. Сперва у проруби на Крестовском острове нашли галошу Распутина, а потом водолазы наткнулись на его тело: руки и ноги были запутаны веревкой; правую руку он высвободил, когда его кидали в воду, пальцы были сложены крестом. Тело перевезли в Чесменскую богадельню, где было произведено вскрытие. Несмотря на многочисленные огнестрельные раны и огромную рваную рану в левом боку, сделанную ножом или шпорой, Григорий Ефимович был еще жив, когда его кинули в прорубь, так как легкие были полны водой.
Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было пределов, друг друга поздравляли. “Зверь был раздавлен, – как выражались, – злого духа не стало”. От восторга впадали в истерику.
Протопопов спрашивал совета Ее Величества по телефону, где Распутина похоронить. Впоследствии он надеялся отправить тело в Сибирь, но сейчас же сделать это не советовал, указывая на возможность по дороге беспорядков. Решили временно похоронить в Царском Селе, весной же перевезти на родину. Отпевали в Чесменской богадельне, и в 9 часов утра в тот же день, 21 декабря, одна сестра милосердия привезла на моторе гроб Распутина. Его похоронили около парка, на земле, где я намеревалась построить убежище для инвалидов. Приехали Их Величества с княжнами, я и два или три человека посторонних. Гроб был уже опущен в могилу, когда мы пришли; духовник Их Величеств отслужил краткую панихиду, и стали засыпать могилу. Стояло туманное, холодное утро, и вся обстановка была ужасно тяжелая: хоронили даже не на кладбище. Сразу после панихиды мы уехали. Дочери Распутина, которые совсем одни присутствовали на отпевании, положили на грудь убитого икону, которую Государыня привезла из Новгорода. Государыня не плакала часами над его телом, и никто не дежурил у гроба из его поклонниц.
Государь, вернувшись из Ставки 20-го числа (правильно: 19-го числа – В.Х.), все повторял: “Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью мужика”.
Если они раньше чуждались великих князей, расходясь с ними во взглядах, то теперь их отношения совсем оборвались. Их Величества ушли как бы в себя, не желая ни слышать о них, ни их видеть». (Фрейлина Ее Величества Анна Вырубова. / Сост. А. Кочетов. М., Орбита, 1993. С. 268–269)
Этот день был особенно утомительным и для великого князя, и для меня, и мы были рады, когда все наши посетители уехали.
Было трудно в присутствии посторонних все время держаться настороже, сохранять полное хладнокровие и стараться своим спокойным отношением к событиям и слухам рассеивать подозрения о нашей причастности к убийству Распутина.
Оставшись одни, мы долго разговаривали и обменивались впечатлениями.
Я еще никогда до сих пор не видел великого князя Дмитрия Павловича таким простым и сердечным. Весь ужас пережитого оставил глубокий след в его чуткой душе, и я был счастлив находиться около него в эти тяжелые минуты и разделять с ним его вынужденное одиночество.
На другой день, 19 декабря, утром, Государь приехал из Ставки.
Сопровождавшие его рассказывали, что после получения известия о смерти Распутина он был в таком радостном настроении, в каком его не видали с самого начала войны.
Государь прибыл в Царское Село вечером. В 22 часа он принял министра внутренних дел А.Д. Протопопова. В дневнике императора Николая II имеется запись:
«19-го декабря. Понедельник
Хорошо выспался. Мороз стоял крепкий. Все время в вагоне читал. Прибыли в Царское Село в 6 час.
Дорогая Аликс с дочерьми встретила и вместе поехали домой. После обеда принял Протопопова». (Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 616)
По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича:
«19-го утром поиски трупа около моста возобновились. Наконец около одной полыньи нашли примерзшую изнутри подо льдом шубу, а затем и примерзший ко льду труп Распутина. Съехались власти. Полиция торжествовала. В 12 часов 30 минут на берег реки около моста, где на салазках лежал труп Распутина, прибыл знаменитый в Петрограде судебный следователь Середа. Началось судебное следствие с опозданием на 36 часов из-за трусости министра юстиции Макарова.
Сконфуженный министр тоже побывал у моста. Теперь он по просьбе прокурора палаты Завадского стал добиваться, чтобы генерал Попов прекратил свое дознание, доказывая, что осуществляемое параллельно со следствием оно лишь будет мешать следователю. Протопопов уступил.
При осмотре трупа были обнаружены три огнестрельные раны в голову, в грудь и спину. Труп был слишком замерзший, и делать более подробный осмотр тут, на месте, было невозможно. Труп отвезли в здание Чесменской богадельни, что на Царскосельском шоссе за городом, чтобы там после оттаивания произвести надлежащее судебно-медицинское освидетельствование.
Распутин оказался одетым в голубую шелковую рубашку, вышитую колосьями. Все это Протопопов по телефону подробно доложил Ее Величеству, упомянув и о поведении министра Макарова. Дамы, дети плакали. В два часа Государыня отправила навстречу Его Величеству телеграмму, в которой была фраза: “Нашли в воде”.
Все во дворце с нетерпением ждали Государя». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Мн., 2004. С. 423)
Из протокола допроса ЧСК Временного правительства от 6 сентября 1917 г. царского министра внутренних дел А.Д. Протопопова об обстоятельствах убийства Григория Распутина:
«18 декабря 1916 г. (правильно: 17 декабря – В.Х.) около 8 ч. утра А.П. Балк сообщил мне по телефону, что Распутин исчез. Заявили ему об этом домашние Распутина. По показаниям дворника и городового, около часу ночи военный автомобиль остановился у дома № 62 по Гороховой улице. В автомобиле было двое господ и шофер. Один из приехавших
А.П. Балк, сообщив мне все вышеизложенное, сказал, что о случившемся он известил судебного следователя и прокурора судебной палаты, который уже посетил вел. кн. Дмитрия Павловича и кн. Юсупова, но следствия не возбудил. Я не был особенно напуган исчезновением Распутина и не сразу поверил его убийству, думал, что после ночного кутежа он пьяный остался у цыган на островах или у своих знакомых. […]
А.Т. Васильев мне сообщил, что член Государственной Думы В.М. Пуришкевич послал в Москву члену Думы В.А. Маклакову телеграмму: “Все кончено”. Поздно вечером ген. Попов мне сказал, что агентами найдена кровь на перилах и на одном из устоев моста, между Петровским и Крестовским островами; кругом устоя льда не было; была полынья, и на краю ее нашли галошу, которую домашние Распутина признали за принадлежащую ему. Сомнений больше не было. […]
Наконец, обнаружили труп, который отчасти всплыл, и баграми вытащили его на лед. А.Т. Васильев дал мне с этих работ фотографии, а также снимки с трупа. Когда труп был поднят на мост, прибыли министр юстиции А.А. Макаров и прокурор судебной палаты Завадский. Для судебного вскрытия они хотели труп Распутина отправить в клинику Виллие на Выборгскую сторону. Ген. Попов мне это сообщил по телефону, спрашивая указаний. […]
…Я предложил отправить труп, моим распоряжением, в Николаевскую богадельню морского ведомства (название нехорошо помню; богадельня находится по Царскосельскому шоссе, верстах в семи от Петрограда). […] Без особого разрешения пускать кого-либо в часовню было воспрещено. Несмотря на мое запрещение, к телу отца были допущены дети Распутина и сестра милосердия Акилина. Я был этим недоволен: думал, что, благодаря этому посещению, местонахождение трупа перестанет быть секретом. Оттаивание трупа продолжалось около суток, мертвецкая была холодная, ее скоро не могли натопить, затем, в присутствии судебных властей, было произведено вскрытие. Кажется, смерть произошла от трех огнестрельных ран в шею и спину, я раньше предполагал, что раненого Распутина бросили в воду живым, кровь на перилах моста навела меня на эту мысль. Я сказал А.Т. Васильеву приобрести хороший гроб, сестра Акилина, по поручению царицы, обмыла, одела в чистое белье и приготовила Распутина к погребению; чтобы ехать в часовню, я дал ей казенный автомобиль. Из Ставки царь приехал 19 декабря; на следующий день я отправился в Царское Село с очередным докладом. О смерти Распутина предполагалось рассказать устно, у меня также была заготовлена справка о произведенном в день его исчезновения полицейском дознании. Сначала я прошел к царице, она была печальна, но спокойна, выражала надежду, что молитвы мученически погибшего Григория Ефимовича спасут их семью от опасности переживаемого тяжелого времени, вспомнила, как ободрял царя и ее Распутин в 1905 году, решила хоронить его в Царском Селе. […] От царицы я прошел к царю. Он интересовался впечатлением, какое произвело на общество убийство Распутина, и настроением, которое создалось; к смерти его относился спокойно. Я передал царю справку о дознании, произведенном в день исчезновения Распутина, и сведения департамента полиции по интересующим царя вопросам; сказал, что присутствие в оппозиции великих князей и членов его семьи создает большую опасность монархическому началу, и напомнил ему царя Александра III, воле которого его семья была послушна; указал, что убийство Распутина, вероятно, есть начало террористических актов, и надо заботиться о безопасности царицы. Царь сознавался в распущенности великих князей; видимо, хотел взять их в руки и делал исключение для вел. кн. Михаила Александровича и Павла Александровича, в преданность и послушание которых верил. […] Он поручил мне озаботиться перевозкою гроба с убитым Распутиным в Царское Село и о подробностях уговориться с ген. В.Н. Воейковым. После своего доклада у царя я снова был у царицы и вкратце передал ей полученные распоряжения. […] Ген. Попов был у В.Н. Воейкова и получил все нужные инструкции по доставке тела Распутина в Царское Село. Перевозка совершилась благополучно и широкой огласки не получила. Подробности я у ген. Попова не спрашивал и не знаю, также не знаю, где похоронен Распутин в Царском Селе. А. Протопопов». (Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в ЧСК Временного правительства. Т. IV. Л., 1925. С. 104–109)
Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович писал в воспоминаниях:
«Во дворце Протопопов был встречен очень милостиво. Его энергичные действия по дознанию об убийстве и по розыску трупа получили полное одобрение. Докладывая как министр, он изображал в то же время не только сторонника, но и поклонника Старца, который был для него Григорием Ефимовичем, провидцем, молитвенником. Это было ложью, политической игрой.
Он политиканствовал с Распутиным так же, как некогда политиканствовал первый парламентский министр Алексей Хвостов. Но только тот спекулировал на живом Распутине, а Протопопов, понимая отношение Ее Величества к Старцу, стал спекулировать мертвым Распутиным. Милостивый прием приободрил его. Он сделал подробный доклад Их Величествам.
Пользуясь перлюстрациями, он доложил, что о готовившемся убийстве знали многие, что молодых подталкивали на убийство люди с положением, люди, которых знала Царская семья, что были мысли об устранении не только Распутина, но и Вырубовой и даже самой императрицы. Министр представил две телеграммы великой княгини Елизаветы Федоровны. Первая была следующего содержания: “Москва. 18 декабря, 9 часов 38 минут. Великому князю Дмитрию Павловичу. Петроград. Только что вернулась, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Елла”. Вторая телеграмма: “Москва. 18 декабря, 8 часов 52 минуты. Княгине Юсуповой. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета”.
Также Протопопов представил копию письма княгини Юсуповой-матери к сыну от 25 ноября. Юсупова писала: “…Теперь поздно, без скандала не обойтись, а тогда можно было все спасти, требуя удаления управляющего (т. е. Государя) на все время войны и невмешательства Валиде (т. е. Государыни) в государственные вопросы. И теперь я повторяю, что, пока эти два вопроса не будут ликвидированы, ничего не выйдет мирным путем, скажи это дяде Мише от меня”. Представил министр и копию письма жены Родзянко к княгине Юсуповой от 1 декабря, в котором была такая фраза: “…Все назначения, перемены, судьбы Думы, мирные переговоры – все в руках сумасшедшей немки, Распутина, Вырубовой, Питирима и Протопопова”.
Протопопов доложил Государю, как отнеслись к этому делу премьер Трепов и министр юстиции Макаров. Когда императрица спросила о том, где будут хоронить Распутина, Протопопов, знавший желание поклонниц похоронить его в Царском Селе, высказался, что именно здесь, приведя в числе доводов и тот, что перевозка тела в Сибирь вызовет в пути демонстрации.
Протопопов имел полный успех. Государь благодарил его и поручил поблагодарить полицию. Сам Протопопов был утвержден в должности министра внутренних дел. Покидая дворец, Протопопов чувствовал себя настолько окрепшим в своем положении, что даже не заехал, как обещался, к дворцовому коменданту, а уехал на машине в Петроград». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Мн.: «Хорвест», 2004. С. 427–429)
По воспоминаниям флигель-адъютанта Свиты императора, полковника А.А. Мордвинова об убийстве Г.Е. Распутина:
«В тот день, когда было получено в Ставке известие об убийстве Распутина, оно пришло сразу после нашего завтрака, Государь, видимо, о нем уже знал, мы вышли с Его Величеством на обычную нашу дневную прогулку в окрестностях Могилева. Гуляли мы долго, о многом говорили, но в разговоре Государь ни словом не обмолвился о свершившемся. Когда мы вернулись через два часа домой, некоторые сотоварищи по свите, бывшие с нами, настойчиво мне указывали: “А ты заметил, как Государь был сегодня особенно в духе? Так оживленно и весело обо всем говорил… Точно был доволен тем, что случилось?” Это же довольное выражение лица у Государя заметил и велик[ий] князь Павел Александрович, приглашенный в тот день к нашему дневному чаю после прогулки.
По правде сказать, ни особенно хорошего расположения духа или какой-либо необычной оживленности я тогда у Государя не заметил, но отчетливо вспоминаю, что в те часы мне действительно не чувствовалось в нем, по крайней мере по внешности, ни сильного волнения, ни тревоги или раздражения. Его тогдашнее настроение только лишний раз подтверждало мое всегдашнее убеждение, что этот человек (Распутин – В.Х.) не играл большой роли в его внутреннем мире. Правда, в тот же вечер (правильно: в следующий вечер – В.Х.) мы выехали из Могилева в Царское. Но этот отъезд был предположен еще заранее, и наше возвращение было ускорено лишь по просьбе императрицы на несколько часов. Флигель-адъютант Саблин, бывший в те дни в Царском Селе и говоривший по поводу событий как с Государем, так и с императрицей, даже уверял, что они оба очень просто отнеслись к убийству Распутина, говорили об этом как об очень печальном факте, но не больше!! Думается, все же по отношению к императрице это свидетельство не совсем точно.
Вспоминается мне с тяжелым чувством затем и один вечер в Александровском дворце, в декабре 1916 года, почти непосредственно следовавший за убийством Распутина и который я провел на своем дежурстве у великих княжон.
Кто помнит те дни, помнит, конечно, и то, каким злорадством было наполнено тогда все окружающее, с какой жадностью, усмешками и поспешностью ловились всевозможные слухи и с каким суетливым любопытством стремились все проникнуть за стены Александровского дворца. Почти подобным же напряженным любопытством было полно настроение многочисленных служащих и разных должностных лиц и в самом дворце. Царская семья это чувствовала, и на виду у других они все были такими же, как всегда. За домашним обедом и Государь, и императрица были только более заняты своими мыслями, выглядели особенно усталыми, да и обыкновенно веселым и оживленным великим княжнам было тоже как-то не по себе. “Пойдемте к нам наверх, Анатолий Александрович, – пригласили они меня сейчас же после обеда, – у нас будет намного теплее и уютнее, чем здесь…”
Там наверху, в одной из их скромных спален, они все четверо забрались на диван и тесно прижались друг к другу. Им было холодно и, видимо, жутко, но имя Распутина и в тот длинный вечер ими не было при мне произнесено. Им было жутко не оттого, что именно этого человека не было больше в живых, а потому, что, вероятно, ими чувствовалось уже тогда то ужасное, незаслуженное, что с этим убийством для их матери, отца и для них самих началось и к ним неудержимо начало приближаться. Я старался, как мог, рассеять их тяжелое настроение, но почти безуспешно. Мне самому, глядя на них, в те часы было не по себе: невольно вспоминалось все то, что я в последние дни слышал, видел, догадывался или воображал. Взбаламученное море всяких политических страстей, наговоров, похвальбы и самых решительных угроз действительно слишком близко подступало к этому цветущему, монастырскому островку.
“Отхлынет! Не посмеет!” – успокаивал я самого себя. Как всегда я верил в человеческое сердце и как всегда забывал, что у людской толпы такого сердца нет…» (ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 516. Л. 1–89; «Отечественные архивы». 1993. № 4. С. 51)