Загадка
Шрифт:
— Полностью с вами согласен! Чистый гуманизм — это потеря чувства самосохранения. Разве появилась бы такая наука о человеке, как криминология, если бы мы не были необузданными животными, способными вопреки всем законам природы уничтожать себе подобных? Работая криминологом, не перестаешь удивляться. Почему? Этот вопрос криминолог задает себе, сталкиваясь с «изысканным» преступлением — оригинальным преступлением. Я не имею в виду эти бойни, коими являются настоящие и будущие войны. Я говорю о человеке, который смотрится в зеркало и целится себе в лоб. А иногда бывают случаи, не подлежащие никакой квалификации: человек должен сделать человеческий выбор. Скажите, можно ли убить того, кого любишь, из сострадания?
— Как вы думаете, мог ли я попасть под влияние Густава Зорна? Этот отвратительный тип очень сильно меня озадачил. Я так и вижу его ухмылку, так и слышу его голос, когда при мне произносят слова искупление,
— Вы считаете, что в этом замкнутом пространстве Зорн мог вызвать в их мыслях смятение?
— Посмотрите на меня, посмотрите, какое смятение он вызвал в моих мыслях — и это длится до сих пор! Этика? Эстетика? Имеют ли они хоть какое-то значение? Я больше не знаю, как пользоваться этими словами. «Остерегайтесь Зорна, — предупредил меня Карл Най. — Это посредственный актер, и как актер — опасный человек в жизни. В жизни он играет весьма искусно, зато на сцене переигрывает. Он отвратителен! Остерегайтесь театра, который он ежедневно устраивает, и помните, что как актер-неудачник он очень обидчив. На сцене он отвратителен. В жизни он притягателен. Его считают красивым. Но меня его присутствие выводит из равновесия». Уже в самом начале нашего знакомства Карл Най предостерег меня по поводу Зорна. Помню, как мы шли с ним по пляжу и каждый раз, когда он произносил имя Зорна, то рисовал на песке какие-то знаки. Позднее он объяснил: «Видите эти скрещенные линии и этот круг? Они не только предохраняют меня от опасности, но и позволяют воздействовать на расстоянии на того, кого я выберу». Внезапно он посмотрел мне в лицо: «Вы действительно собираетесь встретиться со всеми?» — «Мое исследование к этому обязывает. Только после этого я смогу начать писать». — «И вы хотите познакомиться с Зорном?» — «Если это возможно». — «Тогда берегитесь. Это человек-разрушитель. Я также советую вам остерегаться Юлия. Не слишком доверяйте его пьяным россказням. Не верьте ничему!» — «Не беспокойтесь, — ответил я. — Я не буду верить ничему, но буду записывать всё».
— Великолепный ответ!
— Я еще добавил: «Человек слушает, исследователь записывает». В другой раз он сказал: «Надеюсь, что вы честный литературовед, который прочитал все мои книги». — «Конечно», — ответил я, хотя это было ложью. «И все книги Юлия?» — «Разумеется». — «И все книги Курта, Розы и Франца?» — «Все». — «Так, и вы решили, что все эти книги заслуживают того, чтобы о них говорили, заслуживают исследования, которое вы предпринимаете?» — «Да, — ответил я, — все сочинения Найев совпадают друг с другом, дополняют друг друга, противоречат друг другу и даже сражаются. А в итоге показывают истинное лицо каждого из вас». — «Неужели?» — воскликнул старик Най. — «Если бы из всех Найев только вы были писателем, то многие стороны остались бы в тени, неисследованными, недоступными пониманию. Но то, что замалчиваете вы, я нахожу у Юлия, то, что замалчивает Юлий, я нахожу у Курта, Розы или Франца. Для меня ваши книги образуют одно созвездие, где все звезды движутся вместе. Это целая армия слов, дополняющих друг друга и противоречащих друг другу». Вот что я сказал Карлу Найю, прекрасно осознавая, что ему это не понравится. «Все яйца в одной корзине! — возмутился он. — Но я совсем не желаю быть в одной корзине с моей семьей! Мне отвратительна даже сама идея о литературной семье, в которой все, сами того не ведая, пишут одну книгу, что отдает борхесианством! И что же эта за книга? Что за созвездие?»
— Подождите! Вы хотите сказать, что книги, написанные каждым из членов семьи, образуют все вместе одну-единственную книгу?
— Если это и не одна книга, то это сложное, разоблачающее и местами безжалостное чтиво. Кроме того, рукописи, которые вы мне дали, утвердили меня в мысли, что, как я интуитивно и предполагал, это действительно литературное созвездие. Существуют черные светила, затмевающие солнце. Любой научный подход к изучению какого-то феномена должен учитывать совокупность всех феноменов. Насколько возможно, нам нужно избегать дробления на части. То же касается и литературы. Чтобы прийти к общему определению, следует исходить из разрозненных фактов. Поэтому, исследуя различные явления, можно создать множество интегральных уравнений, отличающихся друг от друга только заданными значениями интеграционных констант.
— А, понимаю, — прерывает его Поэт-Криминолог. — Затем следует удалить константы путем дифференцирования и таким образом найти единственное решение.
— Совершенно верно. Но, к сожалению, в жизни нет единственного решения или возможного глобального видения, поскольку наш ум нуждается в том, чтобы задействовать все данные и уже из них создать логичное целое, единственную систему. В этом и заключалась цель моего исследования творчества Найев. Конечно, на практике нельзя придумать единственную систему, охватывающую все современные литературные явления, и я, зная, насколько спорны мои методы исследования, пытаюсь не обращать на это внимания, чтобы избежать умственного бездействия, и надеюсь, что в моей будущей книге, опровергающей первую, соединятся все взаимодействия. То, что я уже нашел в этих рукописях, аннулирует мою первую работу, но в то же время меня возбуждают открывающиеся перспективы. В своей первой книге я выступал на стороне Юлия и зачастую незаслуженно обвинял Карла.
— Постойте, ваша книга появилась еще при жизни тех, чьи произведения и мотивы, которые неразрывно связывали их друг с другом, вы анализировали. И какой же была их реакция?
— О, почти одинаковой.
— Они прочитали вашу работу?
— Думаю, да.
— И одобрили ее?
— Нет. Все были разочарованы. Во всяком случае, я так думаю, поскольку не получил от них ни одного отзыва.
— Всеобщее молчание?
— Вот именно.
— И даже Юлий никак не отреагировал?
— Даже Юлий. Впрочем, ничего другого я и не ждал.
— Вы хотите сказать, что даже Юлий был о себе более высокого мнения?
— Да, видимо, так. Наверное, он не смог смириться с тем, как я провел параллели между ним и Карлом. Я показал не то, что лежало на поверхности, а обрисовал скрытые стороны этих двух разных и в то же время близких людей.
— Еще одна история об антагонистах?
— Еще чего! В литературе подобных историй и так полно! Это невыносимо тяжкое наследство досталось нам из девятнадцатого века. Антагонисты. Видимое и скрытое! Нет, в своей книге я не изображал Юлия антагонистом Карла. Это был бы слишком ожидаемый ход. С одной стороны — «буржуа», с другой — «художник», с одной стороны — обычная сильная личность, со средними умственными способностями, с другой — страдающий человек, раздираемый противоречиями, интеллектуал, слишком умный. Как было бы удобно присовокупить к этой раздвоенности еще и их антагонизм, показать, что именно из-за раздвоенности их отношения стали натянутыми, двусмысленными, что их раздирали противоречивые чувства. Нет, я избежал этой ловушки! По моему мнению, история двух братьев Найев — это история третьего, их брата Арно. В некотором роде они превратились в него и перестали существовать. Эту тему я развил в своей книге. Когда мертвый не может умереть, когда ему не дают умереть, когда испытывают стыд за то, что живут, то эти люди, испытывающие стыд, не вполне живы. Юлий всю жизнь был живым мертвецом, да и Карл не мог жить, не чувствуя за спиной призрака своего брата. А затем это распространилось на следующее поколение. Даже отказ от отцовства Карла Найя может служить симптомом этого несуществования. Точно так же отрицание жизни Юлием и его желание, чтобы дети не воспринимали Карла как отца, объясняется этим смертельным грузом, давившим на него всю жизнь.
— Вы действительно так думаете? И думаете ли вы так до сих пор?
— Хороший вопрос! Признаюсь: очень скоро мое исследование завершилось само по себе. Семейство Найев превратилось в материю, в какую-то вязкую глину, из которой не я лепил, что хотел, а мое исследование делало всё, что хотело. В моей книге они все оторвались от реальности.
— То есть, описав, вы их уничтожили?
— Вот именно! Я не собирался говорить вам об этом сейчас, но то, что я обнаруживаю в различных бумагах, приводит меня в замешательство. Может, моя книга спровоцировала драму на борту «Урана»? Вот что не дает мне покоя. Тексты Юлия, написанные в зеркальном отражении, безусловно, появились в результате того, что я написал в диссертации. Они раскрывают то, что Юлий никогда не решился бы изобличить. Тут есть такие невероятные признания, которые тот, кто хотел выговориться, мог сделать только с помощью зашифрованного письма. У Карла смесь изречений и идеограмм тоже указывает на то, что он перестал доверять словам. После выхода моей книги изменился и тон в дневниках Лоты. И то же самое у Розы и Курта… и даже у Франца. Просмотрев некоторые заметки… я не могу еще этого утверждать, но мне кажется, что они…
— Перестали писать, как раньше. Может, вы их разбудили?
19
— Несмотря на поздний час, я рад, что застал вас обоих, — говорит Следователь, входя в номер.
— Ну наконец вы до нас добрались, а то я уже начал волноваться. Итак, что слышно? — спрашивает Поэт-Криминолог.
— Я только что был у вас дома и попытался успокоить вашу жену: «Наше расследование продвигается быстрее, чем мы думали, но нам, вероятно, придется задержаться и поработать ночью».