Загадки истории. Факты. Открытия. Люди
Шрифт:
Блейхредер со своей стороны был обязан Бисмарку колоссальным ростом своего престижа. Его беспрепятственный доступ к средоточию власти — банкир бывал у канцлера на Вильгельмштрассе три или четыре раза в неделю — сделал его наиболее осведомленным частным лицом в Берлине и ярчайшей звездой на финансовом небосклоне. Благодаря поддержке Бисмарка Блейхредер стал не только самым видным буржуа еврейской национальности в Германской империи, но и прототипом социальной выскочки или, как говорили в те времена, парвеню.
Историк Фриц Штерн очень тонко заметил: «Жизнь Блейхредера весьма характерна для XIX в. — жизненный путь богатого буржуа во всем его блеске и тщете» — жизнь дисциплинированного и мудрого в делах
Битва железных канцлеров
Пока Блейхредер делал деньги, канцлер продолжал вершить внешнюю политику. В итоге к 1875 г. имперский канцлер решил, что по Франции хорошо бы ударить еще разок. Но Франция сумела преподнести ему сюрприз. Французская Республика не оказалась столь «несоюзоспособной», как он рассчитывал. На эту тему совершенно недвусмысленно высказалась Российская империя.
Сделано это было во время «семейного визита» императора Александра II в Берлин к своему дяде, Вильгельму I. Кайзер был братом матушки самодержца всероссийского, Александры Федоровны — урожденной Фридерики Шарлотты, принцессы Прусской. Императора Александра сопровождал его канцлер, князь А. М. Горчаков. Российский государь побеседовал с германским, их канцлеры тоже обменялись мнениями — и все они пришли к согласному мнению «о желательности сохранения всеевропейского спокойствия». Так это выглядело на поверхности — картина полного семейного согласия.
Горчаков начал свою беседу с Бисмарком с мягкого вопроса: «Соответствуют ли действительности слухи о каких-то якобы имеющих место трениях между Германией и Францией?» Бисмарк, однако, с жаром опроверг эти «необоснованные слухи» — причиной которых, по его мнению, послужила «излишняя нервозность Франции», в то время как «руководящая мысль германской политики — хранить общеевропейский мир».
Это было полной ложью — и оба собеседника прекрасно об этом знали. Способность лгать в глаза — необходимое профессиональное умение дипломата. Так что российский канцлер слова Бисмарка принял как должное — и заметил, что, разумеется, он так и думал. А потом добавил, что ему «незачем просить его старого друга, князя Бисмарка, выразить сказанное на бумаге — он верит ему на слово». Поскольку после этого Горчаков сделал содержание их беседы известным прессе, он связал этим Бисмарка, может быть, даже больше, чем договором — не мог же князь Бисмарк нарушить слово чести, данное им другу и коллеге?
Поскольку и Британия выразила чувства, весьма похожие на российские — предлагалось даже, в обмен на возвращение Франции ее потерянных провинций — Эльзаса и Лотарингии, гарантировать франко-германскую границу особым договором — прусских генералов Бисмарку пришлось осадить. Делать было нечего — война отменялась.
В дипломатии он никогда не проигрывал — вплоть до «дружеской беседы» с Горчаковым. Российский канцлер обнаружил, по мнению Бисмарка, «полную беспринципность». Российская империя, друг и партнер Германии, заступилась за Францию — и тот факт, что страна эта была республикой, с «Марсельезой» в качестве гимна, ее ничуть не обеспокоил. Собственно, именно так и действовал сам Бисмарк, но совершенно искренне полагал, что все остальные должны играть по правилам. Горчакова он с тех пор возненавидел.
Бисмарк тяжело переживал неудачу. Он уехал в свое поместье и практически заперся в нем. В течение трех месяцев он никого не принимал и ни в какие дела не входил. Отпуск канцлера был столь продолжительным, что начал всерьез влиять на ход дел в государстве — какие-то вещи должны были как-то решаться, что было мудрено сделать без участия фактического главы исполнительной власти Германии.
Разумеется, возникали вопросы. Например, почему Бисмарк, настоявший на предельно мягком мире с Австрией, с Францией поступил с точностью до наоборот? Ведь было вполне очевидно, что Франция не забудет Эльзас и Лотарингию и не простит Германии их аннексию.
До сих пор имеет хождение следующая теория — мудрый канцлер Германии, князь Отто фон Бисмарк, понимал, что не следует отнимать французские территории, но был вынужден подчиниться стратегическим соображениям военных и непобедимому давлению общественного мнения. Что интересно — Бисмарк очень способствовал формированию такого суждения. Он говорил каждому, кто соглашался его слушать, что просто ничего не мог поделать — волна энтузиазма была слишком велика, и военные в своих суровых требованиях были совершенно непоколебимы. Но в это верится с трудом. Ибо в 1866 г., после победы над Австрией, он предложил австрийцам самые мягкие условия — и сумел настоять на своем. Это было сделано против мнения всего, без единого исключения, прусского генералитета, и против мнения короля. В 1871 году Бисмарк был уже не просто министр-президент Пруссии. Он был национальным героем всей Германии и политическим деятелем, который вызывал искреннее восхищение даже у людей, близко знавших и его, и его недостатки. Если он собирался предложить Франции более мягкие условия — почему он подчинился давлению генералов?
Наиболее вероятным объяснением этого странного факта — «подчинения канцлера суровой воле прусских генералов» — было бы отсутствие этого факта. Скорее всего, «суровая воля генералов» — такой же изобретенный Бисмарком миф, как и «гранитная воля короля Вильгельма». В 1866 г. он настаивал на скорейшем мире — до того, как другие великие державы успеют вмешаться. В 1870-м он делал то же самое — и буквально топал ногами на Мольтке, требуя артиллерийской бомбардировки Парижа. Обстрел жилых городских районов по тем временам был мерой, неслыханной по жестокости — ив военном смысле, по компетентному мнению Мольтке, абсолютно бесполезной. Но Бисмарк настоял на своем. Ему был нужен мир — как можно скорее, и если для этого потребовалось сжечь Париж, его бы это, по всей вероятности, не остановило.
Когда после окончания австрийской войны Вене были предложены самые необременительные условия мира — это было сделано не из милосердия, а из дальновидного расчета.
При полном поражении Австрии главные преимущества получила бы не Пруссия, а Россия. Австрийцы не давали русским прорваться на Балканы — так не лучше ли оставить им достаточно сил для выполнения этой полезной для Германии функции?
Все эти соображения в случае Франции не имели силы. Ее нельзя было «переключить» на другой фронт, и если Австрия могла забыть Кёнигграц, то Франция Седана не забыла бы никогда. Если так, ее следовало максимально ослабить — отсюда требование колоссальной контрибуции. А поскольку следующая война неизбежна, следовало подготовить «поле боя» — отсюда аннексация пограничных провинций и захват крепостей вроде Меца.
Что же до неприятных следствий этого решения, то почему бы не переложить ответственность за это на военных, с которыми «не сумел справиться мудрый, но не всесильный» канцлер Германской империи, Отто фон Бисмарк?
Пятерка великих держав Европы считалась не совсем однородной — она делилась на две подгруппы: «центральных» держав — Франции, Австрии и Пруссии — и «периферийных» держав — России и Англии. «Периферийные» государства имели существенное преимущество — они были крайне трудным объектом для нападения. Англию защищало море и ее флот, Россию — огромное пространство и армия, опирающаяся на неисчерпаемые человеческие ресурсы.