Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции
Шрифт:
Если в Собрании роль Робеспьера невелика, то в клубе якобинцев он часто выступает, здесь он уже признан одним из лидеров, но только «один из», не более.
Но положение меняется после вареннского кризиса, когда король бежал, но был захвачен и возвращен в Париж как пленник. Что теперь делать с королем? Жаркие споры о том, как поступить, приводят к расколу клуба. Лучшие его ораторы – Барнав, Ламет и прочие – уходят из клуба, чтобы основать другой клуб, клуб фейянов. После этого респектабельный и довольно умеренный клуб якобинцев начинает стремительно леветь. И для оставшихся якобинцев Робеспьер вскоре становится оракулом.
Однако создание Конституции завершено, и Собранию пора расходиться.
Нормы такого рода в наши дни нередки, например, запрет президенту избираться более чем на 2 срока. Но норма, запрещающая депутату избираться на новый срок гораздо более жесткая. Однако предложение Робеспьера проходит: депутаты боятся показаться корыстными и соглашаются. В результате в новом Собрании появляются новые, неопытные люди, среди которых опять немало замечательных ораторов: Верньо, Бриссо и другие, те, кого вскоре назовут лидерами жирондистов.
После роспуска Конституанты Робеспьер, как и прочие, остался не у дел, съездил на пару месяцев домой, в Аррас, но вскоре он опять в Париже, где его избирают прокурором столицы.
В уничтожении монархии он участия не принимал [консервативный историк Гейссер писал: «Мараты, Робеспьеры, Билло, Фабры лежат в своих берлогах, пережидая, пока утихнет буря», а советский историк Манфред, что «его участие в событиях 10 августа еще нельзя считать полностью выясненным исторической наукой»]. Но через месяц, на выборах в Конвент, Робеспьер пройдет первым из делегатов Парижа, а через два месяца произойдет знаменитый эпизод «Moi! Oui, Robespierre, c'est moi qui t'accuse!»
Это было второго октября 1793 года. Робеспьер выступает в Конвенте. «Клевета стала системой, и против кого? Против ревностных патриотов. Но кто из вас осмелится обвинить меня в лицо?» – «Я! – раздается со скамей Жиронды, и на трибуну бросается жирондист Луве. – Да, Робеспьер, это я обвиняю тебя!»
Луве произносит великолепную речь. Он говорит о «посредственных интриганах, провозглашавших Робеспьера единственно добродетельным человеком во Франции и уверявших, что спасение отечества необходимо вверить только тому, кто расточал самую низкую лесть нескольким сотням граждан, которых вначале называли народом Парижа, затем просто народом, а потом – сувереном; человеку, который всегда говорил о своих заслугах, о своем совершенстве, о бесчисленных добродетелях, которыми он преисполнен [сущая правда. – А. Т.], и который, восхвалив могущество народа и его суверенитет, никогда не упускал случая прибавить, что народ – это он сам… Робеспьер, я обвиняю тебя в том, что ты постоянно клеветал на лучших патриотов… Я обвиняю тебя в том, что ты оклеветал этих людей в ужасные дни сентября, когда твоя клевета была проскрипцией; я обвиняю тебя в том, что ты постоянно представлял себя объектом почитания, что ты позволял, чтобы в твоем присутствии на тебя указывали, как на единственного добродетельного человека во Франции, который может спасти народ…»
Речь была блестящей, но плохо мотивированной: Луве обвинил Робеспьера в стремлении к диктатуре, а до этого Робеспьеру было еще очень далеко. Он вначале смутился, но затем попросил несколько дней, подготовился, написал хорошую речь – и в итоге обвинение Луве пошло ему скорее на пользу.
Но важно другое – подобное обвинение, пусть и необоснованное, показывает, какую силу успел к тому моменту набрать Робеспьер. С самого начала в Конвенте он не столько лидер (как и Мирабо, он никогда не был лидером в точном смысле слова), сколько самый влиятельный из монтаньяров.
Основные силы Конвента с сентября 1792-го по июнь 1793 года – это Жиронда и Гора (Montagne, отсюда и слово «монтаньяры»), то есть группа, сидящая на верхних скамьях. Столкновения между ними начались с первых дней работы Конвента и закончились трагически. Лидеры жирондистов сначала были изгнаны из Конвента (в начале июня), а затем осуждены и казнены.
«За что же казнены?» – спросит читатель. Процесс, разумеется, был фальсифицированным, а приговор предрешенным, но причина была, и веская. Бежавшие из Парижа лидеры жирондистов подняли против Парижа большую часть Франции: из 83 департаментов 60 были в состоянии открытого мятежа. Компромисс стал уже невозможен, оставалось только «мы или они». Конвент, поначалу настроенный довольно примирительно в отношении жирондистов, перешел к политике «террора», а Комитет общественного спасения получил, фактически, полную диктатуру над Францией. Номинально он по-прежнему подчинялся Конвенту, но это подчинение было фикцией. Но другого пути у Конвента не было: либо уступить «бунтовщикам», либо отдать всю власть Комитету.
Все прочие власти становятся, как говорил Бийо-Варенн, просто «рычагами» Комитета (исключение составляли Финансовый комитет и особенно Комитет общественной безопасности, но об этом немного позже). Американский посланник Гувернер Моррис доносил своему правительству: «Министры едва осмеливаются почесать нос без их [членов Комитета] разрешения». Комитет сосредоточил в своих руках такую власть, какая и не снилась никому из французских королей, включая и «короля-солнце» Людовика XIV. Революция, начинавшаяся с децентрализации Франции и введения всеобщего самоуправления, привела к небывалой централизации.
21
Вот тогда-то членом этого Комитета становится Робеспьер. Это произошло 27 июля 1793 года; любопытно отметить, что если считать по республиканскому календарю (которого тогда еще не существовало), то это было 9 термидора I года Республики.
Робеспьер (кстати, как и Мирабо) ни разу до этого момента не занимал никаких высоких должностей. Но Мирабо всю свою короткую политическую карьеру рвался к власти, но не смог ее добиться. Робеспьера во власть «втолкнули» почти что насильно (когда его пригласили в Комитет в первый раз, он отказался).
Во время революции очень опасно слишком рано занять видный пост, да и вообще оказаться уж слишком на виду. Как сказал великий оратор жирондистов Верньо, «революция – это Сатурн, пожирающий собственных детей». Если расшифровать эту красивую метафору в политических терминах, то смысл ее таков: во время революции легко взлететь к славе, но почти невозможно удержаться на вершине. Народ ищет очередного чудотворца, а увидев, что таковой не способен совершать чудеса и сразу наладить все как следует, низвергает его, чтобы восславить другого. Французская революция дает множество тому примеров: в ее начале вся страна верила в «доброго короля», которого возненавидела потом; восторгалась герцогом Орлеанским; быстро возносились к невероятной популярности Лафайет, Мунье, принимавший знаменитую клятву депутатов в июне 1793, Верньо… И где они в 1793-м? Лафайет – беглец, в австрийской тюрьме; герцог Орлеанский и Верньо в тюрьме и ждут казни, Мунье повезло больше – он всего лишь в эмиграции.
Так падают герои толпы один за другим – пока наконец не придет такая власть, которая сожмет горло мятежной толпе еще жестче, чем старая. Ее-то уж никто не посмеет упрекнуть ни в чем – пока она не рухнет сама.
Но летом 1793-го необходим был его авторитет, чтобы укрепить власть. И Робеспьера, принесшего Комитету полную поддержку могущественного якобинского клуба, нельзя назвать руководителем Комитета (не было в нем определенного руководителя), но он – самый авторитетный из его членов.