Загадки топонимики
Шрифт:
Вероятнее всего, длинное и несколько неуклюжее название «ЦАРЕВОКОКШАЙСК (теперь ЙОШКАР-ОЛА) заставило город стать воплощением глуши, образцовым «медвежьим углом» царской России. А ведь если раскрыть его смысл, ничего в нем не таилось предосудительного: «Царский городок на реке КОКШАГЕ». Даже «царский»! Но и это не помогло!
Пожалуй, еще ЧУХЛОМА могла соперничать с этими двумя олицетворениями глубокого провинциализма, уездной темноты, тупости и невежества в дореволюционные времена. Слово «чухлома» стало синонимом слов «глушь», «невежество». А ведь до сих пор топонимисты еще не могут определить, каков корень и происхождение его. Ищут в финских языках, находят там сходные основы со значением
Становясь фактом языка, любое имя могло нацело оторваться от своего явного или скрытого значения, начать играть в нем только как чистое звучание, сделаться объектом всевозможных словесных фокусов и забав. Оно входило, скажем, в строй слов рифмующихся, и уже тем определялась его дальнейшая судьба, а нередко и репутация людей, которым судьба повелела родиться и жить в сфере действия данного топонима.
Вряд ли следует думать, чтобы дореволюционные орловцы были менее чисты на руку, чем их соседи туляки или куряне. Но вся страна помнила рифмованную присказку:
ОРЕЛ да КРОМЫ — первые воры, А ЛИВНЫ — всем ворам дивны, А ЕЛЕЦ — всем ворам отец, Да КАРАЧЕВ — на придачу…Помнила и хранила смутное подозрение, что, может быть, и нет дыма без огня? Недаром же все так складно уложилось в присказку!
Притом вполне возможно, что в далекой древности, когда складывалась поговорка, самое слово «вор» имело еще не наше нынешнее, а иное, старорусское значение. «Вор» в те времена могло означать «изменник родины», «бунтовщик», «правонарушитель» в широком смысле — вообще очень многое, а вовсе не «тать», не «тот, кто крадет». Вспомните «Тушинского вора» — прямого врага московской власти. И вполне возможно, что «первыми ворами» Орел да Кромы (то есть обитатели этих мест) прослыли, еще когда города лежали на своей южной окраине Московской Руси, когда само название «кромы» означало ее край, рубеж, «кромку», когда за ними в «Диком поле» скрывались беглые мужики, когда в самих их пределах могло находить поддержку и покрытие всякое «воровство», то есть борьба с царской властью.
Давно миновало время такого чисто народного, фольклорного обыгрывания топонимов.
Но мало-помалу с возникновением самой науки об именах мест и даже до того, как только стал намечаться интерес к их значениям и происхождению, по мере того как исследование стало доходить до широкой публики и даже вызывать у нее известный «модный ажиотаж», народилось в качестве противовеса ироническое отношение писателей к трудам тогдашних топонимистов-любителей.
Больше всех, пожалуй, уделил времени и места насмешкам над горе-топонимистами великий американский юморист Сэмюэль Клеменс, известный всему миру под веселым псевдонимом Марка Твена («марк твен» на языке лоцманов с Миссисипи означает «две мерки», две отметки на шесте, которым измеряют глубину фарватера).
Я не знаю, чем исследователи географических имен так раздражали автора «Тома Сойера», но он буквально «не давал им ни отдыху, ни сроку».
В Калифорнии на высоте двух километров над уровнем моря лежит на самой границе штата Невада высокогорное озеро ТАХО. Мне не известно, есть ли у гидронима какая-нибудь связь с именем реки ТАХО на Пиренейском полуострове, да, кстати говоря, и у последнего названия происхождение и значение остаются невыясненными. Единственно, что можно сказать, — пиренейское имя, по-видимому, возникло в каком-то очень древнем, дороманском, иберийском языке.
Марк Твен или один из его персонажей попадает однажды на калифорнийское Тахо: местность вокруг него живописна и служит любимым местом отдыха для всего штата.
Тотчас название водоема привлекает его внимание. И немедленно, пародируя стиль американских путеводителей прошлого века, он с репортерским всезнанием начинает рассуждать на топонимические темы.
«Тахо, — пишет он, и я не берусь судить, что в его рацеях правда и что чистая выдумка; боюсь, что все вымысел, — Тахо значит «кузнечик». Другими словами — «суп из кузнечиков». Слово это индейское и характерно для индейцев. Говорят, что оно из языка пайютов, а может быть, копачей. Уверяют, будто слово «тахо» означает «серебряное озеро», «кристальная вода», «осенний лист». Ерунда! Это слово обозначает «суп из кузнечиков» — любимое блюдо племени копачей, да и пайютов тоже…»
Можно было бы, пожалуй, подумать, что простодушного писателя ввел в заблуждение кто-либо из местных жителей, выдающий себя за знатока индейских языков и жизни. Какой-нибудь бойкий гид.
Нет, не таков он был, Сэмюэль Клеменс, чтобы попасться на подобную удочку. Нет ни малейшего сомнения, он просто лукаво спародировал журнальные рассказы о путешествиях, а может быть, и попавшиеся ему под руку «научные» рассуждения топонимистов его времени. Вот я беру в руки карточки с этимологиями названия американского штата ДАКОТА. Одна из них утверждает, будто оно произошло от самоназвания индейского племени Янктонаис Дакота, что значит «одинокая собака». Другая возводит его к такому же племенному имени Оцети саковин, означавшему будто бы «семь костров совета», оно должно тогда переводиться как «связанные союзом». Третья просто указывает на слово «союзный», а четвертая дает для Дакота значение «друг».
Причем во всех случаях мнения свои высказывают достаточно авторитетные ученые.
Впрочем, их-то Марк Твен особенно любил ловить на слове!
«Карл Великий, король франков, — пряча усмешку в усах, как бы цитирует Марк Твен какой-то важный исторический труд, — искал для своего войска брод через реку Майн. Внезапно он увидел: к реке направляется лань… Лань перешла реку вброд, а за ней переправились и франки. Так им удалось одержать большую победу (или избежать крупного поражения), в память о которой Карл приказал заложить на том месте город и назвать его ФРАНКФУРТОМ, что значит «франкский брод»; а раз ни один из остальных городов так назван не был, можно смело утверждать, что во Франкфурте подобный случай произошел впервые…»
Старый насмешник отлично понимает, что и как он передергивает. Город был назван «франкским бродом» и на самом деле потому, что был основан у брода, а брод лежал в земле франков. Вполне возможно, что первопричиной и верно явилась какая-либо удачная переправа франкского войска через текущий по диким лесам, никому еще не ведомый Майн. А к этому приросли уже все остальные благочестивые легенды. И все же — ему смешно.
Во дни Карла «броды» были редким и важным подарком природы человеку. Они тщательно запоминались. Возле них вырастали поселки и города. Самые торные броды получали названия, и слово «брод» входило в них, только далеко не всегда с такими торжественными добавлениями.
Был ОКСЕНФУРТ — «Бычий брод» в Баварии. Был его прямой тезка — ОКСФОРД в Англии. Был в Германии «Свиной брод» — ШВЕЙНФУРТ. Был греческий «Бычий брод» — БОСФОР между Европой и Азией…
Но бывшему лоцману с Миссисипи были смешны не факты, а наивные комментарии, какими тогда весьма охотно топонимисты и историки облепляли крупицы фактических данных. Вот он и издевался над ними.
Впрочем, точно так же он любил выводить на чистую воду и своего брата, бойкого американского репортера, самонадеянного, всеведущего и невежественного.