Загадочная Отечественная война
Шрифт:
Заключение нацистско-«демократического» сговора в Мюнхене не удостаивается такого осуждения. Он расценивается не как ошибка, а как мудрый стратегический маневр. Читая, например, военные мемуары или книги британских авторов по военной истории, часто натыкаешься на подкупающие своей откровенностью и чисто английской бесстрастностью суждения. «Мюнхенский кризис завершился, Англия и Франция выиграли время ценой независимости Чехословакии», — пишет, например, современный английский военный историк Брайан Шофилд.
А вот пакт Риббентропа — Молотова — однозначно преступление перед Польшей, Прибалтикой, Западом, Востоком, Севером, Югом, человечеством и человечностью.
А давайте все
Сталин и советское руководство просчитались, заключая пакт.
Как просчитались, надеясь на «линию Мажино», французские и британские политики, принимая решение о начале войны против Германии в сентябре 1939 года в связи с нападением на Польшу. Кто ж тогда знал, что Франция вслед за Польшей будет раздавлена в считаные недели?
А то бы писали сегодня, вслед за англичанами, российские мемуаристы и историки, оценивая мудрость заключенного пакта Молотова — Риббентропа: «Советская Россия (и антигитлеровская коалиция) выиграли время (и пространство) ценой независимости Польши…»
Если думаете, что я буду осуждать Мюнхен с высоконравственных позиций, то ошибаетесь. Зачем быть большим чехом, нежели сами чехи, включая премьера?
«Россия не подвергается никакой военной угрозе, но чувствует угрозу своей вновь обретенной силовой политике и видит возможность через жесткую риторику вызвать замешательство среди союзников», чтобы в конечном итоге «ослабить евроатлантический альянс», заявил премьер-министр Чехии Мирек Тополанек, выступая в американском «Фонде Наследия» в феврале 2008 года.
«Подчеркнув, что Чехия готова вести диалог с Россией, чешский премьер отметил, что по такому важному вопросу, как ПРО, Прага будет принимать решение самостоятельно». Чехия стала «по-настоящему независимой 30 июня 1991 года, когда ушел последний советский оккупант». «Для чешской нации исторически важно, чтобы мы никогда больше не были марионеткой в руках иностранных военных интересов».
По Мюнхену Прага также принимала решения самостоятельно. И отказалась от помощи СССР.
Но мы должны помнить, что пакт Чемберлена — Гитлера — Муссолини — Даладье в Мюнхене предшествовал пакту Риббентропа — Молотова. А это очень важно, если мы всерьез пытаемся оценить этическую составляющую политики. Потому что сознательное принесение в жертву союзника и вынужденный шаг, когда тебя загнали в угол противники и недоброжелатели, — далеко не равноценны. Предвоенная Польша ни при каком раскладе не была для СССР и Сталина союзником, но, скорее, одним из самых агрессивных вероятных противников. Это только в фильме «Катынь» да в массовом польском сознании поляки и Польша того времени воспринимаются в качестве невинной жертвы. Ею еще в 20-е годы были захвачены и украинский Львов, и Вильно, и даже, за считаные месяцы до краха, Тешинская область Чехословакии… Объедки с мюнхенского стола. А в политике воспользоваться конфликтом двух вероятных противников и получить за счет этого новые ресурсы и приобретения — это скорее правило, нежели исключение.
Тем, кто внимательно и скрупулезно изучал историю 30-х годов, взаимоотношения СССР, Германии, Англии, Франции, трудно не согласиться с тем, что пакт был подготовлен крахом политики коллективной безопасности. Эту политику персонифицировал с советской стороны и пытался осуществлять наркоминдел Максим Литвинов. Но крах Лиги Наций, попустительство Запада в лице Англии и Франции германскому реваншизму, предательство Эфиопии, Испании поставило на этой политике крест.
Великие державы все время отказывались учитывать интересы СССР, в разных формах намекая Гитлеру, что СССР в глобальных раскладах уготована роль объекта и жертвы.
Пакт Молотова — Риббентропа, ознаменовавший переход к эгоистическим вариантам внешней политики СССР, был результатом и итогом отказа от политики коллективной безопасности. Понятно, что если не можешь решить проблему безопасности вскладчину по причине ненадежности партнеров, то логично вспомнить, что своя рубашка ближе к телу.
Когда Польша стала рассматриваться как потенциальный союзник, позиция советского руководства резко изменилась: из полонофобов, приветствовавших «крах уродливого детища Версальского договора», как именовалась Польша Вячеславом Молотовым, они стали ярыми полонофилами, отстаивая компенсации Польши за счет Германии.
«Польша, сказал я, — пишет Уинстон Черчилль, — заслуживает компенсации за земли восточнее „линии Керзона“, которые она отдаст России, но сейчас она требует больше того, что она отдала. Если восточнее „линии Керзона“ насчитывается три или четыре миллиона поляков, то для них нужно найти место на Западе. Даже такое массовое переселение потрясет народ Великобритании, но переселение восьми с четвертью миллионов людей я уже не смогу отстаивать. Компенсация должна быть соразмерна потере. Польша не получит никакой выгоды, приобретая так много дополнительной территории. Если немцы бежали оттуда, то им следует разрешить вернуться обратно. Поляки не имеют права ставить под угрозу снабжение немцев продовольствием.
Но я возражаю против того, что с Силезией сейчас обращаются так, как будто она уже стала частью Польши».
История до сих пор вредит, но не должна вредить нашим отношениям — следует из опроса газеты «Жечь Посполита». Прощение тесно связано с принятием правды о преступлении и причиненном зле. «И с признанием вины», — пишут о «русской вине» польские публицисты Петр Косциньский и Татьяна Серветнык.
По логике, Германия должна осудить пакт Сталин — Черчилль — Рузвельт и приращение Польши за счет германских земель не менее яростно, чем Польша осуждает пакт Риббентропа — Молотова. А полякам есть в чем «каяться» перед литовцами, чехами, украинцами, немцами — перед всеми, с кем граничит Польша.
Политика Англии и Франции показывала, что их элиты воспринимали свои интересы как вполне сопрягаемые с интересами нацистской Германии, но несовместимые с интересами СССР — России. Надеяться, что они поставят нормы международного права выше своих интересов, не было никаких оснований. Война в Испании и «политика невмешательства» еще раз показали, что строить в Европе систему коллективной безопасности против стран Оси — безнадежное занятие из-за саботажа демократических держав.
Не знаю, как Вы, читатель, но в той исторической ситуации я, наверное, тоже заключил бы пакт Риббентропа — Молотова, насущный для СССР — России политически, даже понимая при этом всю противоестественность данной сделки и его этическую ущербность.
И еще — на тему «иностранной оккупации» и «расчленения независимой страны».
В 1941 году иранский шах попытался отказать Великобритании и СССР в размещении их войск на территории Ирана. Ограниченный контингент английских и советских войск был введен на территорию Ирана, и шах был принужден к отречению. Войска союзников контролировали железные дороги, нефтяные месторождения. Мохаммед Реза Пехлеви (сын шаха) занял трон только с разрешения оккупационных держав. Как оценивать этот исторический факт? Глазами высокоморальных правозащитников и блюстителей норм морали и международного права? Или глазами историков, оценивающих эту оккупацию как военно-политическую необходимость?