Загадочная смерть писателя Мириева
Шрифт:
Через два дня, когда Узун Насиб был задержан тем же участковым уполномоченным с наркотиком в кармане, и отцу мальчика опять пришлось отпрашиваться с работы и мчаться выручать сына, он, вернув мальчика, и как обычно задобрив представителя закона, привел Насиба домой, не сказав ни слова, но весь кипя от злости, отослал жену к теще, дождался, когда она, причитая и плача, покинет квартиру, запер дверь, привязал сына к спинке старой железной кровати и хорошенько отхлестал его ремнем, вкладывая в каждый удар свою бешеную досаду за то, что бог не наградил его умением
Узун Насиб оказался парнем стойким и даже не пикнул при экзекуции, но в то же время притворился, что старшее поколение его убедило, и отправился спать на животе, поскольку на спине он временно лежать не мог по известной причине.
На следующее утро Узун, проходя мимо отца к умывальнику, тихо, но чтобы родителю было слышно, небрежно бросил:
– Еще раз поднимешь на меня руку – подожгу дом.
Отец, завтракавший за столом перед работой, сначала даже не понял, что слова сына относятся к нему, так спокойно они были произнесены стороной, пострадавшей от порки накануне, но когда смысл слов дошел до его заторможенных мозгов, когда он, наконец, понял, ему захотелось заграбастать мальчика, взять его за горло и держать так, пока тот не перестанет дышать. Он еле сдержался, чтобы поступить именно так, но в то же время, хоть сознание его и было затуманено нахлынувшей яростью, он понял, что убедительно следует говорить вот так, как сейчас говорил его сын – коротко, действенно. И где он этому научился?..
Отца звали Вахид. Он понял, что если он не предпримет решительных мер, то сын просто перестанет с ним считаться, и в дальнейшем столковаться с ним будет невозможно. Вечером он советовался с женой, и к утру их совместное решение было принято. Вахид разбудил сына, подождал пока тот оденется и вышел с ним из дома, не сказав ничего. Они отправились на вокзал, сели на пригородную электричку и вышли на платформу в селение в часе езды от города. В этом селе имелся интернат для сирот и таких отщепенцев, как его сын.
– Подожди здесь, – сказал Вахид в коридоре, не глядя в лицо сыну и вошел в кабинет директора. Минут через двадцать он вышел в сопровождение очень довольного директора дома и сказал Насибу:
– Ты останешься здесь. Не вздумай возвращаться домой. Мы с твоей матерью решили, что нам не нужен такой сын.
Но через две недели он получил письмо от директора интерната, в котором родителей Насиба ставили в известность, что сын его, взломав сейф и похитив деньги и свои документы, ранив сторожа на территории интерната, бежал в неизвестном направление, о чем со стороны руководства дома было сообщено в милицию и мальчик объявлен в розыск.
– Знаю, тебе это тяжело слышать, – сказал Вахид жене. – Но я долго думал, как поступить. Другого пути нет. Если заявится домой, надо сдать его милиции. Пусть сажают.
– Боже мой! – плача проговорила Кёнуль, мать Насиба. – Надо было
– Я его устрою на работу, а он со своими подонками украдет там все, что плохо лежит, опозорит меня… – сказал Вахид. – Нет, пусть убирается ко всем чертям! И ты не плачь, было бы по кому…
– Как мне не плакать? Родное дитё… Однажды, – начала она рассказывать всхлипывая, то, что уже не раз Вахид слышал, но он и виду не показал, внимательно слушал, понимая, что ей надо выговориться, а с кем она может еще так откровенно говорить? Только с ним… – Четыре годика ему было. Я купила красивую книжку с картинками, а времени почитать ему, как всегда не было, работа, домашние дела, готовка, стирка, то да сё, и вот вижу: сидит он за столом с книжкой, перелистывает, смотрит картинки и горько плачет. Я опешила, что, говорю, плачешь, Насибушка, смотри какая красивая книжка, а он мне, читать не умею, говорит, и заливается, плачет, так ему хотелось узнать, что в той книжке с красивыми картинками написано…
Вахид хоть и не показывал виду, но переживал за непутевого своего сына не меньше жены, и переживания и нервные срывы, что он постоянно подавлял в себе, не замедлили дать о себе знать: стало прихватывать сердце у него, никогда не болевшего ничем кроме простуды.
В шайке были двое беспризорных подростков, без крыши над головой, ночевавших, где придется и Насиб присоединился к ним. Жизнь блатного беспредельщика так захватила его и так понравилась, что он не ощутил никакого горя, даже нисколько не опечалился, когда отец объявил ему, чтобы он убирался на все четыре стороны, наоборот – он обрадовался раскрывающей свои объятия перед ним – как ему казалось – полной свободе и самостоятельности. Теперь по ночам он с двумя своими товарищами ночевали по кочегаркам, ютились по знакомым малинам вместе с взрослыми ворами и наркоманами, играли с ними в карты, в домино, выпивали, курили и Насиб очень скоро втянулся в такую жизнь, будто именно для такой жизни и был рожден. Он редко вспоминал мать, отца еще реже и вполне обходился без них, не нуждался в них, в их родительской заботе, мало того – по-настоящему почувствовал именно теперь, когда его выгнали из дома вкус свободы, потому что домой все-таки нужно было возвращаться и это порой угнетало его, связывало ему руки. Теперь лишенный родительской опеки, вернее – сам себя лишивший родительской опеки, он стал более суровым, готовым в любую минуту дать отпор каждому, кто захочет посягнуть на его желание делать все, что захочется, все, что взбредет ему в голову. Он сблизился с вожаком шайки, у которого тоже не было крыши над головой, круглым сиротой, и теперь они вдвоем решали, куда повести своих ребят завтра, где можно поживиться без риска попасть в лапы правоохранительных органов, или с кем надо выяснить отношения, показать кто здесь самый главный, самый крутой. Главарь шайки Мурад как-то поделился с Насибом радостной новостью.
Конец ознакомительного фрагмента.