Загадочная жизнь мисс Айви

Susie Yang

White Ivy

Айви Линь была воровкой, хотя так сразу и не скажешь. Может, проблема заключалась именно в этом. Она никогда не попадала под подозрение и от этого потеряла всякую осторожность. Внешность заурядная, без особых примет, поэтому у каждого, кто ее видел, исчерпывающее

представление о ней формировалось буквально за долю секунды: худощавая девушка азиатской внешности, тихая и спокойная, с послушным лицом, бродит между взрослыми в униформе. Походка у нее была своеобразная, как у уборщиков или вахтеров, которых никто никогда не замечает: плечи вытянуты вперед, подбородок опущен, руки прижаты к бокам.

Она продала бы душу дьяволу, лишь бы стать голубоглазой блондинкой, как близняшки Саттерфилды, или рыжеволосой и веснушчатой копией Лизы Джонсон – до такой степени ей опостылело собственное лицо с чересчур узкими губами, слишком высоким лбом и круглыми щеками, похожими на созревшие осенние яблоки; из-за них ее зачастую принимали за ученицу начальных классов. Детская внешность всюду только мешалась – пока дело не доходило до воровства, здесь она, напротив, служила идеальным прикрытием.

Единственной гордостью Айви оставались ее светло-шоколадные глаза: округлые, симметричные, с загнутыми в виде полумесяцев уголками, как у китайских маньтоу. В детстве бабушка специально сбривала ей ресницы, чтобы «стимулировать рост волос», и, по всей видимости, ей это удалось: теперь они стали густыми и черными. Другим девушкам для этого пришлось бы нанести с десяток слоев туши, да и тогда сходства едва бы прибавилось. Словом, в целом – но особенно по китайским меркам, – у Айви были красивые глаза, сильно выделявшиеся на невзрачном лице.

Так как же эта большеглазая скромница скатилась до воровства? Как вода проникает даже в самые крошечные щели между валунами, так и мировоззрение Айви формировалось под влиянием разного рода событий, возникавших на ее извилистом жизненном пути и проходивших дополнительную проверку столкновением с твердыней традиционного китайского воспитания.

Родители Айви переехали в США, оставив двухлетнюю дочь на попечение бабушке Мэйфэн, жившей в их родном городе Чунцин. Из последующих трех лет в Китае в ее памяти отложилось лишь одно яркое воспоминание, как она, прижавшись лицом к плащу из грубой ткани, кричала бабушке: «Ты обманула меня! Обманула!» – когда поняла, что та решила оставить внучку у соседа, чтобы выйти на подработку. Уже тогда Айви не демонстрировала неразборчивого дружелюбия, обычно свойственного детям ее возраста; она привязывалась страстно, но в высшей степени выборочно – либо глубокая преданность, либо вовсе ничего.

Когда Айви исполнилось пять лет, Нань и Шэнь Линь накопили денег и на переезд дочери. «Ты будешь жить в Америке, – говорила ей Мэйфэн, – в красивом штате: Мас-са-чу-сетс». Хотя девочка едва помнила своих родителей, она уже не раз получала от них фотографии полей, прудов, квадратных лужаек, синего неба, цветущих деревьев ярко-розового цвета и цветов фуксии, которые ее бледная мама обычно держала за тонкие стебли, напоминающие палочки с сахарной сливой – любимую новогоднюю сладость Айви. Все это только подогревало интерес к предстоящей поездке. Она мечтала полететь вместе с бабушкой, но, в последний момент передав внучку в руки стюардессы в элегантном жилете с красивыми золотыми пуговицами, Мэйфэн исчезла в толпе провожающих.

В самолете Айви стошнило, а затем она принялась плакать и не останавливалась в течение всего полета. Последний раз она взвыла уже в аэропорту Логан, когда бортпроводник подтолкнул ее к двум незнакомым азиатам с ревущим младенцем. Белые кулачки младенца покрывали какие-то потрескавшиеся пятна, а сам он был не больше японского дайкона, который Айви собирала на огороде вместе с бабушкой. Волоча ноги, девочка споткнулась о собственный шнурок и упала на колени.

– Поднимайся, – приказал мужчина, протянув к ней руку.

Женщина, продолжая укачивать ребенка, повернулась к мужу. В ее голосе чувствовалось усталость:

– А где ее чемоданы?

Айви вытерла слезы и взяла мужчину за руку. Она сразу поняла, что таким поведением ничего не добьется от этих толстокожих людей: они совсем не походили на суетливых китайских тетушек, которые, едва заметив малейшее недовольство Айви, уже бы давно попытались задобрить ее новенькой пачкой мелков или сладких конфет.

Таким было ее первое воспоминание о воссоединении с семьей: грубые, мозолистые пальцы Шэня Линя сжимают ее собственные, запах табака вперемешку с мятной зубной пастой, ясный зимний свет, заливающий все помещение, огромные окна, за которыми прилетают и улетают самолеты, и ее брат Остин на руках у матери, комочек костей в вонючих памперсах. Зашагав рядом с родителями, Айви ничего не почувствовала: мир вокруг казался одновременно бесконечным и в то же время сжимающимся в одну точку, как будто ее погрузили под воду. В последующие годы это чувство будет не раз возвращаться к ней и вызывать слезы, которые блестящей тонкой пленкой потекут по щекам и закапают в наполненную ванну.

В вопросе воспитания Нань и Шэнь уделяли особое внимание телесным наказаниям, однако не нагружали детей домашними обязанностями. Айви никогда не заставляли застилать постель, – а вот переносить боль пришлось научиться. Как и многие иммигранты, ее родители мечтали только об одном: чтобы их дочь стала врачом. Айви достаточно было просто сказать: «Хочу быть доктором!», чтобы их лица засияли одобрением, которое даже можно было бы принять за любовь, но хватало этого выражения всего на пару минут.

Несмотря на свою бестактность, Мэйфэн все же хорошо заботилась об Айви, чего нельзя было сказать о Нань. Айви чувствовала тепло рук матери только когда к ним приходили гости. Обычно это была младшая сестра мамы, тетя Пин, с мужем или другие китайцы, с которыми отец Айви работал в небольшой IT-компании. Во время таких субботних посиделок Нань жевала семечки или сушеные личи, и ее обычно опущенный уголками вниз рот обращался в улыбку, словно надутый ветром парус; она превращалась в спокойную, заботливую женщину без морщинки между бровями. Айви весь вечер с нетерпением ждала этого момента и постепенно перебиралась по дивану поближе к матери, чтобы всего за несколько умелых движений устроиться на ее коленях.

Иногда Нань обнимала дочь за талию; порой даже гладила ее по голове, но делала это рассеянно и прерывисто, будто сама того не осознавая. Айви жадно растягивала каждое мгновение, проведенное в таком положении, из страха, что все вот-вот закончится, – с такой силой она тосковала по нежным прикосновениям и уютным материнским коленям. Ей самой этот замысел казался настолько хитрым, что его никто не должен был раскрыть. Однако когда ей исполнилось шесть, Нань заметила подвох. Ее тело внезапно сделалось жестким и упругим.

– По-моему, ты уже достаточно взрослая для таких игр.

Айви замерла на месте. Все вокруг засмеялись.

– Какая у вас ни-ах дочка!

С сычуанского диалекта это слово переводится как назойливый. Девочка заставила себя раскрыть глаза так широко, как только могла, но все было тщетно. На губах уже ощущался соленый привкус.

– Посмотри на себя, – сделала ей замечание Нань. – Они просто шутят! Господи, какая неженка. Ты же старшая сестра! Где твоя храбрость? Успокойся и тинхуа [1] . Вытри нос.