Загадочные края

Ковальчук Вера

Ингрид смешило почти благоговейное изумление и трепет, которые жители поместья испытывали перед вторгнувшейся в их жизнь техникой, но и сама она теперь напоминала ребёнка своей увлечённостью новой игрушкой. Она, прежде глубоко ненавидевшая и презиравшая цивилизацию, обнаружила с некоторым удивлением и недовольством, как тяжело обходиться без её даров. Теперь её мечтой была не буколическая жизнь на лоне природы и, конечно, не прежняя, а такая, которая бы совмещала в себе достоинства их обеих.

И теперь её мечта была близка к осуществлению. Она, после долгих объяснений, груды расчерченных схем и собственных усилий, смогла сорганизовать нечто, похожее на душ, и теперь с помощью двух служанок, подливавших в большой бак горячей воды, могла нежиться под искусственным дождиком. Она научила местных готовить те блюда, которые обожала, и сумела приохотить к ним местных. Она сумела найти растение, похожее по свойствам на иван-чай, и теперь, показав, как обрабатывать сорванные листья, наслаждалась поутру и вечерами чёрным чаем, отличающимся от настоящего лишь оттенками вкуса, в которых она всё равно не разбиралась. И ей гораздо больше нравилось взбивать крем миксером, резать лук в кухонном комбайне, жарить мясо на тефлоновой сковороде и отмывать руки после готовки нормальным мылом, а не тем, что местные варили сами. А ещё она мучительно страдала без привычной ей музыки.

Компьютер Хельг собрал куда быстрей, чем генератор и ветряк. Монитор оказался исправен, только что исходящие провода пришлось впаять напрямую в видеовыходы, так как разъёмы оказались грубо оторваны. Собрал он его, конечно, в основном из деталей от разных компьютеров, но ему было из чего выбирать, и потому части подошли друг другу, как кусочки одного пазла. Процессор оказался хорошим, винчестер ёмким, и от предыдущего хозяина там сохранилась не только операционная система и все сопутствующие программы, но и несколько игр и даже фильмов, к сожалению, не очень хорошего пошиба. Ингрид безжалостно их уничтожила.

Обнадёживало то, что кое-кто уже начал привозить диски. Это были когда чисто музыкальные, когда музыкально-компьютерные, когда только компьютерные, но все они могли так или иначе пригодиться. И когда наконец Ингрид смогла запустить через компьютер и приспособленные к нему колонки от музыкального центра (торговец почему-то привёз только колонки) свою любимую песню певицы Лорин, она почувствовала себя по-настоящему счастливой.

– Ну вот, теперь я могу поучить тебя танцевать, – улыбаясь, сказала она Кануту, а тот, ошеломлённый непривычной музыкой, казалось, даже не услышал её слов.

– Клянусь чем угодно! – вырвалось у него. – Это что-то… Это… Эту музыку нельзя слышать смертным! Она слишком прекрасна.

– Тебе это только кажется. И знаешь, почему? Потому что наша музыка рассчитана на пресыщенных людей. И потому создатели нашей музыки используют любую возможность, чтоб воздействовать на чувства слушателя как можно глубже. – Она улыбнулась. – Ты привыкнешь. Ну как? Хочется потанцевать?

– Да, – выдохнул он, не отрывая глаз от сестры. – Только включи ещё раз.

Она подошла, и он обнял её за плечи. Они танцевали вместе так, как танцуют молодые люди, совсем не умеющие танцевать – просто переступая с места на место, не расцепляя условных объятий. Канут наслаждался музыкой, подобной которой он никогда не слышал, и даже не замечал, как его руки скользили по её спине. Но она заметила, отстранилась, и постепенно они перешли на вальс, такой, каким они его освоили под её пение.

– Я научу тебя, – сказала Ингрид, когда музыка прекратилась. – Мы будем с тобой танцевать те танцы, которым меня когда-то учили. Думаю, тебе понравится.

12

Август закончился, и начался сентябрь, который почти сразу же принёс дожди и даже шторма. Хельг, умаявшийся постоянно бегать на гору снимать крылья с ветряка, а потом надевать обратно, придумал складное крыло, которое становилось большим для обычных дней и маленьким, совсем маленьким для бурь. Складывать концы крыльев было куда проще.

Море постоянно меняло свой цвет, оно уже не отражало небо, как летом, казалось, теперь оно жило собственной жизнью, какой-то таинственной и необъяснимой.

– Да это просто ветер сменился! – усмехался Канут её удивлению, но Ингрид казалось, что тут причина куда серьёзней, чем просто ветер.

Она забиралась на скалы, которые нависали над морем, и подолгу смотрела на сморщенную волнами, безбрежную гладь, тёмно-серую не в пример светло-серым облакам. Не всегда случалось так, что Канут сопровождал её, потому что теперь, с приближением холодного времени года, у него появилось много работы. Надо было проследить за всеми хозяйственными приготовлениями к зиме, и эта обязанность легла на сыновей графа. Женщины следили только за тем, что происходило внутри дома либо в пределах огородов, мужчины же – за всем остальным. Свободные крестьяне и слуги одинаково торопились снять урожай с полей, потому что в любую минуту могла налететь непогода и, возможно, свести на нет все их летние усилия. Но и слишком рано собирать урожай не следовало, всё-таки надо было дать зерну достоять на стебле. Потому-то каждая осень заставляла местных земледельцев гадать – пора, не пора – и спешить с полевыми работами насколько это было возможно.

В этот раз осень оказалась ласкова. Пока не было больших бурь, непогод, зерно без потерь удалось свезти в амбары, и теперь все работники спешили закончить с уборкой других полей – с картофелем, например, со льном, с коноплёй. Они трудились даже под дождём, почти не обращая внимания на льющийся с неба холодный поток, под которым промокала любая одежда, и любая обувь начёрпывала воды. Собранное с окрестных полей свозили прямо в поместье, где сушили по необходимости в огромных крепких овинах, рассчитанных на работу в любое время суток при любой погоде. Алклета объяснила, что поздней осенью в них обрабатывают лён, коноплю, шерсть, бывает, что там трудятся ткачихи, а зимой на втором, отпливаемом этаже Сорглан даже селит гостей, прибывающих на праздники, и приказывает хранить всяческую хозяйственную утварь.

Несмотря на загруженность работой, у Ингрид и Канута иногда выпадали деньки, когда она могла поучить его танцам. И если не всегда удавалось заниматься этим на улице из-за плохих погодных условий, то уж среди обширных хозяйственных построек отца они всегда могли отыскать себе сухое местечко. Так оно и случалось чаще всего, потому что, хоть и не шторма, но сильные дожди или ветра случались часто, и именно в это время у обоих бывала возможность побыть наедине.

То есть, конечно, уединение это было очень условным, и очень скоро Ингрид уяснила себе, что в поместье ничего нельзя сохранить втайне. Здесь жили слишком тесно. Уяснила она это себе не каким-нибудь особенно неприятным образом, а по лицу и словам матери, которая решила с ней поговорить.