Загадочный супруг
Шрифт:
Остальные женщины сгрудились в середине повозки. Их тоже напугало присутствие Национальной гвардии в городе. Только Таунсенд продолжала неподвижно сидеть в глубине повозки, голова ее была поднята, лицо заливало дождем. Беззубый толстяк, спешившись, подошел к передку повозки и взял ломовую лошадь под уздцы, а тощий приблизился к задку – прекрасно. Таунсенд заставила себя сидеть не шевелясь, чтобы он ничего не заподозрил. «Все получится, – убеждала она себя. – Нужно думать о предстоящем как об игре, вроде той, в детстве – притаишься за дверью и, когда Геркуль войдет,
Молодой гвардеец в мокром синем мундире жестом приказал ей сойти на землю.
«Ступлю на твердую землю и тогда уж...» – решила Таунсенд. Его лошадь стояла в нескольких шагах от него, опустив голову, поводья волочились по земле. Ударить его изо всех сил, хлестнуть по лицу цепью, вскочить на лошадь и умчаться...
Однако она не приняла в расчет собственные ноги. Когда она ступила на мокрый булыжник, их пронзила острая боль, и Таунсенд со стоном рухнула на колени. Две руки тут же подхватили ее, помогли встать, и чей-то голос шепнул в самое ухо:
– Вставайте, мадам, у нас мало времени!
Железная цепь вокруг запястий ослабла и, звякнув, упала наземь. Таунсенд подняла глаза и вгляделась в залитое дождем лицо перед нею. Оно показалось ей знакомым. Гвардеец улыбнулся ей.
– Вы помните меня, мадам? Простите, никто не назвал мне вашего имени. Но я запомнил ваше лицо и ваши волосы. Вы приняли меня за своего мужа в доме Армана де Сакса. Я был тогда пьян.
У Таунсенд перехватило горло.
– Это вы спали на походной кровати...
– Да, вам надо бежать. Я притворюсь, будто вы ударили меня. Бегите что есть мочи к углу той улицы, что у вас за спиной. Там между домами проход. Он приведет вас к Лувру. Я постараюсь известить вашего мужа.
– Благодарю вас, – со слезами в голосе прошептала Таунсенд. – Но как же остальные...
– Я попытаюсь помочь им, – произнес он. – Думайте о себе! Ударьте меня! И бегите!
Таунсенд подчинилась, толкнула его изо всех сил и обратилась в бегство.
Дыхание ее прерывалось, дождь и ветер свистели в ушах, она не смела обернуться, взглянуть, есть ли за ней погоня.
– Стой! Стой! Именем короля!
Крик доносился издалека. Таунсенд пренебрегла им и, путаясь в промокших юбках, мчалась по узкому проходу, который был темным и зловонным, но вывел ее к широкой мощеной улице в гущу вопившей, марширующей толпы.
Таунсенд отпрянула, напуганная этим неожиданным зрелищем. При виде разъяренных лиц взор ее помутился, голова пошла кругом, и она не сразу заметила, что толпа состоит из женщин.
– Хлеба! Хлеба! Хотим хлеба! – кричали они. – Смерть королеве! Смерть австрийской шлюхе! На куски разорвем ее сердце!
Таунсенд оглянулась. И с упавшим сердцем увидела толстяка-солдата – он загородил собой проход, из которого она только что выбежала, а остальные стражники толпились позади него. Вобрав голову в плечи, она поспешно нырнула в бурлящую, орущую толпу. В руках у женщин были дубины, топоры, сабли, вилы. Кто-то сунул ей в руки длинную палку. Это была пика. Таунсенд потрясение уставилась на нее.
– Что
Та усмехнулась, обнажив гнилые редкие зубы.
– Идем на Версаль, голубка, чтобы схватить короля и укокошить королеву!
Значит, это и есть та смертоносная толпа, о которой говорили солдаты! Кровь застучала у Таунсенд в висках – ведь Ян сейчас в Версале!..
Перед ней возникло прекрасное, обожаемое лицо мужа. Каким усталым, измученным был Ян, когда она видела его в последний раз. Как больно его ранили ее злые слова. Она снова взглянула на пику, которую держала в руках. «Благодаря чепцу и перепачканному платью меня легко принять за одну из участниц этого марша», – подумала она. Да и опасно пытаться попасть в Версаль иным способом, даже если удастся угнать чью-то лошадь или выпросить у кого-нибудь деньги, чтобы заплатить вознице. Каким бы абсурдом это ни казалось, здесь, в толпе вооруженных, безымянных женщин она была в безопасности.
Тяжело дыша, Таунсенд принялась вместе со всеми размахивать пикой и кричать. И хотя слова застревали у нее в горле, она принуждала себя произносить их:
– К оружию, граждане. К оружию! Все в Версаль! Смерть королеве!
Двери покоев герцога Война распахнулись, и вошел Ян Монкриф. Не зажигая свечи и не скинув с плеч насквозь промокший плащ, он поспешно раздвинул занавеси и выглянул в окно. Уже спустилась ночь, и во дворе было темно, но слышались крики толпы, кишевшей по ту сторону запертых ворот военного плаца. Время от времени угрозы и брань заглушались звуками выстрелов или громкими, радостными возгласами при виде еще одной насаженной на пику головы гвардейца.
«Будь они все прокляты! – подумал Ян. – Людовику следовало рассеять их картечью в ту самую минуту, как они появились здесь, а он лишь отдал приказ запереть все входы и выходы. И все, кто сейчас находился во дворце, оказались в ловушке. Сидят и ждут, как загнанные зайцы, чтобы эта обезумевшая чернь устала и разошлась на ночь, либо баррикады рухнут, и тогда кровожадная свора ринется во дворец и перережет весь Двор.
Боже правый, как найти Таунсенд во всей этой кутерьме? Сотни людей проводят сейчас время в бесполезной болтовне здесь, в салонах, либо снуют в Военный зал и обратно, давая советы королю, обдумывая побег или успокаивая жен и любовниц, которые толпятся у слуховых окошек, с тревогой ожидая – чего? Смерти от руки жаждущих крови простолюдинок? Спасения в образе идущих из Парижа частей, оставшихся верными присяге?
Никто по-настоящему ничего не знает. В забаррикадированном дворце паника, замешательство. Разумеется, положение может измениться. Эти распалившиеся женщины готовы на все и, вероятно, достаточно для этого пьяны, благодаря винным лавкам, разграбленным ими по пути в Версаль. Не говоря уж о том, что они вооружены двумя пушками на конной тяге...»
Дверь в глубине комнаты открылась, вошел Эмиль.
– Ни одной горничной, – сказал он. – Все куда-то подевались. И, должно быть, захватили с собой бренди. Буфет пуст.