Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли? (сборник)
Шрифт:
«Я скорее умру, чем вернусь домой», – сказал я сам себе.
– Привет! – поздоровался Эбби, кассир магазина. – Что это у тебя такое красивое?
– Альбом с вырезками из газет, – ответил я. Он осклабился и показал на Леса – продавца, который стоял в глубине, в полумраке.
– У него тоже. Точно такой же альбом с вырезками. Эй, Лес, расскажи Ральфу, как ты с Ле Гальеном…
– Не обращай внимания, – сказал мне Лес. – Знаешь басню о лисе и винограде? Он ужасный буржуй.
– Точно! – рассмеялся Эбби и похлопал себя по могучему животу. – Хоть вы и пролетарии, такой мозоли вам не видать. Что, неправда? Вся разница между буржуями и красными – в порядочном брюхе.
Я рассмеялся. Эбби вечно над кем-нибудь подшучивал, но был одним из лучших людей, которых я когда-либо встречал. В магазинчике он был за старшего, и, судя по всему, это была единственная лавочка в Голливуде, где статист из массовки мог взять что-то в кредит.
– Сколько мы тебе должны? – спросил я.
– Кучу денег, а почему ты спрашиваешь?
– Хочу рассчитаться, – сказал я и положил на прилавок стодолларовую банкноту.
– Господи помилуй! – возопил он, сгреб банкноту и посмотрел ее на просвет. – Ты не иначе подписал договор с «Метро-Голдвин-Майер» или с кем еще.
– К сожалению, пока нет. Можешь мне ее разменять?
– Разумеется. – Он положил банкноту в кассу. Потом заглянул в книги. – С тебя восемь долларов пятнадцать центов. Включая доллар за бензин.
– Мона сегодня что-то покупала, – напомнил я. – Ты учел?
– Нет еще, – сказал он и принялся рыться в счетах. Нашел нужный листок, сосчитал все вместе. – Девять двадцать пять – точно как в аптеке.
Отсчитав сдачу, подал мне ее и сделал отметку у себя в книге.
– Слушай, дружище, – спросил он, – тут нет никакого подвоха? Где это ты раздобыл такую кучу денег?
– Все в порядке, не волнуйся. Я их не украл.
– Рад это слышать. Не хватало еще тебе пускаться во все тяжкие, чтобы расплатиться со мной. Это моя забота, как быть со счетом, а не твоя.
– Спасибо, Эбби, – сказал я. Сунул деньги в карман и пошел домой. По дороге я зашел к домо-управителю и уплатил за жилье за месяц вперед – двадцать пять долларов. И только потом уже вернулся к себе.
Мона что-то писала. Она уже успела переодеться и смыть с лица косметику, так что теперь выглядела как молодая домохозяйка – вроде тех, которых изображают в женских журналах.
– Ты уже здесь? Как, получилось?
Я повторил ей, что сказал мне Бергерман.
– Ах черт! – расстроилась она. – Но все же это лучше, чем если бы он стал водить тебя за нос, как это делают большинство импресарио. Только ты не должен падать духом и терять кураж. Надеюсь, ты не совсем повесил нос?
– Ну нет, – сказал я и протянул ей квитанцию об уплате за жилье.
– Что это? – спросила она.
– Я заплатил из тех ста долларов за квартиру на месяц вперед. И еще я оплатил счета у Эбби.
По лицу ее пробежала тень, но все же она улыбнулась.
– Ну ладно, не знаю, к чему бы мне изображать избыток собственного достоинства. Ты просто прелесть, Ральф.
– Перестань, я рад, что смог это сделать. Бог весть как долго все наши расходы лежали на тебе…
– Ты все равно прелесть. Не хочешь принять душ? Беги в ванную – сразу почувствуешь себя лучше.
– Иду, иду. Но вначале я хочу избавиться от этого, – сказал я, взяв альбом с вырезками, и ушел на кухню. Вырвал из него листы, разорвал на куски и как раз бросал их в мусорное ведро, когда прибежала Мона.
– Что ты делаешь, Ральф? Господи! – вскричала она, увидев, что происходит. – Ты не должен был этого делать. Нет, нет!
– А почему нет? – равнодушно спросил я и бросил в корзину последние обрывки. – Мне он больше не понадобится.
– Конечно, но… Ну, тогда не нужно расстраиваться.
– И не собираюсь.
– Это символ, – спокойно сказала она, глядя на мусорное ведро.
– Что?
– Ничего, – сказала она. – Ничего, – и посмотрела на меня в упор. У нее были синие глаза. В кухне стоял полумрак, но я и так это видел. И был удивлен: не тем, что у нее синие глаза, а тем, что у нее вообще есть глаза. До того я их никогда не замечал.
Тут я вдруг выскочил из кухни и поднялся наверх, чтобы искупаться. И не сказал при этом ни слова.
8
После ужина, когда по радио закончилась программа с Люмом и Эбкероль, я сходил в аптеку через улицу и позвонил миссис Смитерс. Та заверила, что ждала моего звонка, что уже говорила с Бергерманом и что ей очень жаль, что тот не мог ничего для меня сделать, но что из-за этого ни в коем случае не стоит опускать руки.
Я уверил ее, что руки не опускаю и что, если мне помогает она, верю в себя больше, чем когда-либо.
– Очень хорошо, – сказала она. – Вы уже заказали новый костюм?
– Еще нет, – ответил я. – У меня не было времени.
– Ну, впрочем, не важно. Я хотела бы нынче вечером вас увидеть.
– Но я…
– Ни слова. Не хочу ничего слышать. В половине одиннадцатого я за вами заеду.
Трубку она повесила раньше, чем я вспомнил, что хотел сказать. Мне не хотелось оставлять Мону одну. Перед глазами все еще стояла картина, как она лежит на кушетке и плачет.
Значит, я начинаю действовать.
«К бою!» – сказал я себе.
Когда я вернулся, Мона болтала с Томми Момером. Томми, бывший футболист, теперь работал третьим помощником режиссера в «Метеоре». Жил он в таком же дворе, как мы, через пару домов от нас.
– Бог в помощь, южанин, – встретил он меня.
– Привет, Томми, – отозвался я. Мы часто встречались по-соседски, но приятелями не были. Мне всегда казалось, что он мог бы и мне, и Моне помочь в поисках работы, если бы захотел. Другие ассистенты режиссеров про знакомых обычно не забывали.