Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли? (сборник)
Шрифт:
– Знаешь, Ральф, – сказала она, – хоть ты и взрослый парень, но знаешь о жизни очень мало.
– Гм, это правда.
– Ты просто прелесть. Взгляни, что они делают!
Я взглянул – и был счастлив, что в спальне темно и что тьма скрывает мое лицо.
5
На следующий день рано утром я вернулся в наш домик. Там торчал тот пьяница, которому Мона на одну ночь уступила свою постель. Мона поздоровалась со мной так, словно я отлучался всего на несколько минут. Я понимал, что, возможно, она это делает, чтобы я не чувствовал себя неудобно. Она знала, что произошло этой ночью. Я понял это но ее лицу.
– Как продвигается роман? – спросил я Хилла.
– Какой роман?
– Ну тот, который вы собирались писать о голливудских статистах.
Он с трудом вспомнил.
– А, тот… Я пока отложил его до лета. Опять работаю в пресс-бюро.
– В «Эксцельсиоре», – сказала Мона.
– В «Эксцельсиоре»? Знаете Джонатана Балтера?
– Никогда о нем не слышал. Чем он там занимается?
– Это тот тип, который заманил меня в Голливуд. Разыскивает новые таланты.
– В таком случае я его и знать не хочу. Я теперь имею дело с рыбами покрупнее. – Он повернулся к Моне и многозначительно кивнул: – А ты лучше еще как следует подумай, девочка.
Мона рассмеялась и сказала мне:
– Он меня предупреждает!
– Вы можете хоть как-то повлиять на эту девушку, Карстон? – Он тоже повернулся ко мне. – Если да, тогда посоветуйте ей взяться за ум.
– Ну а что насчет Кэгни и Монтгомери, Кроуфорда и Тона? – спросила Мона. – Они все заодно.
– Они звезды, – буркнул Хилл. – Между их положением и твоим есть небольшая разница. – Он снова взглянул на меня. – Уговорите ее прекратить, пока не поздно.
– Что прекратить?
– Ну, со всей этой активностью.
– С какой активностью?
– Какой активностью? – раздраженно повторил он. – Вы что, с луны свалились?
– Не знаю, о чем вы.
– Актеры собираются бастовать, – пояснил он. – Бастовать, чтобы добиться лучших условий для статистов. Все крупные звезды хотят присоединиться к забастовке. А Мона ходит их агитировать – мотается взад-вперед, пока не начинает валиться с ног.
– И буду агитировать и впредь, – заявила Мона.
– Вот этого я и боюсь. Ты дублерша Обэнкс. Она звезда «Эксцельсиора» – и крупная звезда. Ты же используешь любую возможность для разговоров с актерами, агитируешь их подключаться к забастовке. А этого в «Эксцельсиоре» не любят. Если не перестанешь, тебе дадут под зад так, что не встанешь.
– Ты это слышишь? – обратилась ко мне Мона. – Он мне угрожает. Пытается меня запугать.
– Господи Боже, ты можешь хоть минуту поговорить серьезно? – возмутился он. – Из «Эксцельсиора» меня сюда никто не посылал. Но я у них работаю, знаю, как они из-за всего этого злы, а ты моя приятельница, и только потому я должен тебе все сказать, предупредить тебя. Ты здесь достаточно давно, чтобы понимать, что каждого, кто раскрывает рот и пытается что-то организовать, тут же объявляют опасным радикалом и в момент выставляют отсюда. Последний раз я был свидетелем, как они разделались с Гильдией сценаристов. Я сидел на совещании продюсеров и слышал, как эти засранцы диктуют сценаристам, что им надо делать.
– Это нарушение закона, – вмешалась Мона – Так делать нельзя.
– Запомни раз и навсегда, эти господа могут делать все, что хотят, – отрезал Хилл. – Могут принуждать, угрожать и нарушать все законы на свете. Какого черта ты хочешь, ведь эти законы создают они сами. Они создают законы, им принадлежат суды – разве они не добились избрания своего губернатора очень простым и примитивным способом – при помощи киножурналов? Или ты не помнишь, что они сделали с Элтоном Синклером? Ты уже была здесь?
– Нет, нас тут еще не было, – ответил я.
– Ну, не в этом дело, – продолжал он. – Это черная глава в истории калифорнийской политики – такая же черная, как расправа с Томом Муни. Так что ты мне, пожалуйста, не рассказывай, что им можно, а что – нельзя. В этой стране ты можешь делать что хочешь, если ты достаточно крупная рыба, – если же ты думаешь иначе, как-нибудь взгляни на этот всенародный балаган вблизи. – Он посмотрел на Мону. – И лучше прекрати свою деятельность и сиди тихо.
Мона не ответила. Хилл встал и собрался уходить.
– Не сердись на меня, – сказал он. – Верю, это прекрасная идея, но время ее еще не пришло. Говорю тебе как друг – завязывай ты с этим. Я в Голливуде уже очень давно и видел многое из того, что тут происходит.
– Спасибо за совет, Джонни, – сказала Мона.
– В одно ухо влетело, из другого вылетело, – сплюнул он. – Ну ничего, я еще на тебя посмотрю.
И ушел.
– Что все это значит? – спросил я.
– Ничего, абсолютно ничего, – ответила Мона. – Я иду переодеться.
– Думаешь, нас к Дороти пустят?
– Разумеется, вчера ведь нам разрешили.
Она надела шляпку, и я подал ей костюмный жакет.
– Меня там ждет машина, – сказал я.
Она покачала головой.
– Поедем в моей. Как в старые времена.
– Ну ладно, – согласился я. – Как в старые времена.
По дороге в город мы болтали о всяких глупостях, обо всем, что только приходило в голову, лишь бы не молчать, так всегда бывает, когда боишься, что, если ты вдруг замолчишь или только на мгновение замедлишь темп, твой собеседник вдруг может задать какой-то вопрос или сказать что-то, чего ты не хочешь слышать. Итак, мы говорили о том, какими никчемными и убогими нам казались щиты с рекламой «Честерфилда», и что мы купили или не купили бы (будь у нас деньги) товары, которые расхваливала реклама, и о том, как нам нравятся реклама бензина «Скиппи» и рекламный плакат фирмы, производящей плавки и купальные костюмы, на котором парень с девушкой целуются под водой. Мы говорили о людях, которых встречали на улицах, и о названиях магазинов, а когда мы миновали «Анжелис Темпл», затеяли разговор об Эмми – основательнице этой секты, что нас и занимало до тех пор, пока мы не угодили в плотные ряды машин перед Дворцом юстиции…
Когда мы спросили вахтера, можно ли навестить Дороти Троттер, он откинулся на спинку кресла и сказал, что ее у них уже нет.
Мы с Моной переглянулись, и нам пришло в голову одно и то же: что ее отвезли обратно в тюрьму.
– А куда ее перевели? – спросила Мона.
– Вы ее приятели?
– Да, – ответили мы с Моной одновременно.
– Найдете ее там, напротив, в морге, – сказал вахтер. – Нынче рано утром она повесилась.
Дороти лежала на столе, лицо белое как мел. Вокруг шеи, прямо под ухом, – черная борозда.