Заговор адмирала
Шрифт:
С этими словами Маренн встала, невольно заставив своих собеседников тоже подняться.
— Теперь я позволю себе откланяться, — снова улыбнулась она. — Уже поздно. Встретимся завтра утром в госпитале, графиня, — Марен кивнула Илоне. — Не смею больше задерживать…
— Нет, нет, мы не отпустим вас, ваше высочество, — запротестовал Эстерхази.
Он обернулся к Илоне, надеясь найти в ней поддержку, но графиня нашла в себе силы лишь красноречиво взглянуть на Марен, подтверждая его намерения.
— Ваш дом здесь, — горячо продолжил граф. — Здесь, в Гёдёллё. Во всяком случае, вы можете располагать здесь всем. Мне помнится, вы говорили, ваше высочество, что никогда не были в этом замке. Это дом вашей прабабушки, — он показал на портрет Зизи над камином. — Здесь все связано с ней, и это мы должны спрашивать у вас позволение остаться.
— Об этом даже не может быть и речи, граф, — решительно возразила Маренн и, подойдя к стулу, взяла шинель. — Сейчас хозяин в замке — господин регент. Значит, это дом его семьи и друзей, а я всего лишь гостья. Единственная причина, по которой я сочла бы разумным всё-таки здесь задержаться на первое время, это ваша безопасность. Там, где остановился специальный уполномоченный рейхсфюрера, почти наверняка не станут проводить никаких обысков и арестов.
Илона и граф Эстерхази не скрывали своей радости по поводу того, что «её высочество» останется, какой бы ни была причина, поэтому Маренн, чтобы поддержать наметившееся улучшение в их настроении, позволила себе пошутить:
— Пожалуй, это неплохой выбор резиденции.
Все улыбнулись, а гостья уже серьёзно добавила:
— Благодаря моему присутствию вы хотя бы будете избавлены от общения с неприятными вам посетителями. Есть только одно но, — она обратилась к Илоне. — Со мной приехали мои помощники. Это сотрудники клиники Шарите в Берлине — врачи и сёстры — весьма приличные люди, и никаких гестаповцев среди них нет. Их надо бы разместить на ночлег.
— О, да, конечно. Я распоряжусь, — графиня Дьюлаи поспешно поднялась с кресла и вышла. В коридоре было слышно, как Илона, окликнув горничную, начала отдавать ей какие-то распоряжения. Голос звучал уверенно и чётко, ведь когда дело касалось заботы о других, графиня становилась собранной и спокойной. Она уже не производила впечатления слабой впечатлительной женщины, как это было только что.
На некоторое время Маренн и граф Эстерхази остались вдвоем. Граф подошел к камину и, подняв голову, несколько мгновений смотрел на изображение Зизи, а затем повернулся к Маренн.
— Одно лицо! — сказал он восхищенно. — И одна душа, это ясно! Никогда бы не подумал, что правнучка императрицы Зизи будет вынуждена носить этот мундир, — граф показал взглядом на её эсэсовское обмундирование.
— Я и сама бы не подумала ничего подобного, — призналась Маренн. — В юности, например, ничто этого не предвещало, но жизнь порой непредсказуема, согласитесь.
Дверь снова открылась. Илона вернулась в столовую:
— Ваши люди будут устроены с удобством, ваше высочество. Им предложат ужин и подготовят ночлег. Однако наш ужин почти остыл, — графиня подошла к накрытому столу и растерянно смотрела на него.
— Я распоряжусь, чтобы его подогрели, — тут же решила она. — Признаться, я проголодалась.
— Признаться, я тоже, — добавил Эстерхази, а Илона застенчиво улыбнулась и спросила, взглянув на Маренн: — Ваше высочество не откажется разделить с нами скромную венгерскую трапезу? Посуда не габсбургская, конечно. Да и сервировка не по императорскому протоколу. Мы не трогаем то, что принадлежало императорской семье. Свёкор категорически запретил делать это с самого начала. Он всегда говорит, что надо помнить, кто мы, и не позволять себе лишнего, так что вся посуда из личного имущества его высокопревосходительства. Если вы сочтете возможным, ваше высочество…
— Я не привередлива, — мягко ответила Маренн. — Мне часто приходится есть из солдатской миски, и я благодарна судьбе даже за это. Всё лучше, чем лагерь, так что ваш ужин — для меня роскошь. Благодарю, графиня. Поужинаю с удовольствием. Путешествие сюда было довольно долгим. Хоть я прилетела специальным самолетом, но от границы с Австрией ехали на машинах, потому что ни один венгерский аэродром ещё не готов был принять нас — мы опередили германские войска. К тому же у меня был длинный день. Утром я ещё оперировала в клинике, после чего успела только выпить кофе в коротком перерыве, а дальше — перелёт, переезд. Сказать по правде, я утомилась, и тоже испытываю голод.
Илона тут же вызвала горничных, которые унесли остывшую пищу, заменили тарелки и поставили ещё один прибор, а через четверть часа разогретый ужин был снова подан.
Во время трапезы граф Эстерхази галантно ухаживал за дамами и развлекал их светской беседой, чтобы те немного отвлеклись от ужасов войны.
— Я распорядилась, вам отведут бывшую спальню императрицы Зизи, — вполголоса сообщила Илона, когда граф в очередной раз рассказывал что-то пустяшное и весёлое. — Там очень красиво и удобно.
— Я не сомневаюсь, спасибо, — ответила Маренн, чувствуя растерянность, — но я не императрица. Я бы обошлась комнатой поскромнее.
Мягкий желтый свет двух высоких ночников на бронзовых подставках слабо освещал затянутую кремовым шелком спальню императрицы. На кровати под пологом из жёлтого бархата, наполовину поднятым, поблескивали вышитые золотом подушки и покрывало. Тонкий тюль занавески шевелился от лёгкого ветерка, задувавшего в окно, чуть приоткрытое для того, чтобы проветрить помещение, где давно никто не жил. Зизи не была здесь уже почти полвека, но в комнате всё равно витал приглушённый аромат крепко настоянного зелёного чая, которым императрица каждое утро увлажняла волосы, чтобы они оставались такими же прекрасными, длинными и густыми долгое время.
Портрет самой Зизи — эту неизменную принадлежность каждой комнаты, каждого зала в Гёдёллё — Маренн увидела сразу, только войдя в опочивальню. Он висел напротив большого, обрамленного позолоченной рамой зеркала, так что казалось, что не одна Зизи присутствует в спальне, а две, и смотрят друг на друга. Зизи была изображена с распущенными по плечам волосами, в темно-зелёном охотничьем костюме. С первого взгляда бросалось в глаза, что художник изобразил императрицу похожей на античную богиню, Диану-охотницу. Видимо, в знак того, что красота её вечна и неподвластна времени.