Заговор генералов
Шрифт:
– Объявляю вас первым! Почетным! Караулом революции!
Поразился, как бы услышав со стороны, свой отрывистый, громкий, командно-повелительный голос. Выбрал саженных красавцев с бантами:
– Вы! Вы! И вы!.. За мной! Пост первый!.. Пост второй!.. Пост третий!.. На вашу долю выпала великая честь - охранять Государственную думу!
Волна накатывала.
Керенский едва успел расставить посты, как услышал:
– Толпа уже в сквере! Внутри ограды! На подъезде! Он выбежал на ступени. Море голов. Мерлушковые папахи. Фуражки. Штыки. Флаги.
–
Пусть офицер будет старшим товарищем солдата! Да здравствует свободный гражданин свободной России!
Все потонуло в возбужденных криках.
Он почувствовал: слова льются - великолепные, сверкающие, брызжущие яркими цветами. Изумленные, никогда ничего подобного не слышавшие, солдаты и рабочие отвечали громовым "ура!". Вот оно, сладостное чувство власти над толпой, которое испытывали, наверное, трибуны Рима!..
Но едва он кончил, как рядом, тут же на ступенях, - откуда успел взяться?
– шумно вобрал в легкие воздух огромный Родзянко:
– Я вас приветствую, господа офицеры, юнкера, солдаты и рабочие! Я приветствую вас, пришедших сюда и тем доказавших ваше желание помочь усилиям Государственной думы водворить порядок в том разбушевавшемся море беспорядков, к которому нас привело несовершенство правления. Я приветствую вас еще и потому, что вы, молодежь, - основа и будущее счастье великой России!.. Полпое единение армии, народа и Государственной думы обеспечит нашу мощь и нашу силу!..
Войска и горожане подходили и подходили. Так получилось, что выступали они только вдвоем - друг за другом, по очереди: Керенский и Родзянко, Родзянко и Керепский. Остальные устранились. Ретировались. Иногда говорили одновременно - с разных концов парадной лестницы. И голоса их звучали дуэтом: рокочущий бас и высокий баритон. Скоро оба осипли. Это не имело значения. В шуме их слова все равно невозможно было разобрать. Люди кричали "ура!" и поднимали шапки, винтовки и флаги просто потому, что были опьянены свободой и такой быстрой, как им казалось, победой.
В три часа дня Временпый комитет Думы собрался в том же председательском кабинете.
– Нужно выпустить воззвание.
Родзянко погрузился в кресло, налег на стол. Начал энергично писать. Остальные терпеливо ждали. Накопец он отбросил ручку на синее сукно:
– Разрешите прочесть, господа. Прокашлялся:
– Итак, "Воззвание. "Временный комитет членов Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной методами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием..." Как,господа?
Севший голос Михаила Владимировича вибрировал, выдавая волнение. Все-таки втравили его в смуту!.. Правда, об устоях - о самодержавии и о государе - в воззвании нет ни слова, а все же супротивно царской воле... Он, Родзян-ко, не хотел бунта. Он пытался предотвратить восстапие. Но государь не изволил прислушаться к его советам. Михаил Владимирович и теперь не желает идти против государя. Но где же те, кому по должности надлежит взять бразды правления и обуздать бунтовщиков? Где премьер-министр? Где военный министр, где главнокомандующий войсками округа? Где верные полки, пушки, пулеметы? Где, наконец, казаки и лейб-гвардейцы?.. Продержаться. Только бы продержаться. Иначе... Яснее других он представляет, что случится, если восторжествует толпа. Ему есть из-за чего испытывать тревогу. Он очень много имеет. И может потерять больше, чем все эти "пародные избранники", вместе взятые.
Да, как несвоевременно оказалось событие, которое два месяца назад всполошило всех. Поторопились его племянник с великим князем и Пуришкевичем. Гришку Распутина надо было отправить в преисподнюю теперь. И не Юсупову со своими приятелями, а этим - из толпы. Вина за все неурядицы в государстве легла бы на тобольского конокрада. Получили бы его голову на выданье - и успокоились. А теперь на кого ляжет?.. Тяжкий крест...
– Что добавить желаете, господа?
Никто ничего добавить к воззванию не пожелал. Он с ожесточением ткнул перо в чернильницу и размашисто вывел: "Председатель Государственной думы Михаил Родзянко. 27 февраля 1917 года". Вызвал служителя:
– Распубликовать и распространить по городу. Служитель кинулся в типографию.
Тут же и вернулся - с новым известием:
– Фабричные... студенты... солдаты... привели под ружьем их превосходительство... Ивана Григорьевича Щег-ловитова!
Как понимать: под ружьем? И кого! Бывшего министра юстиции, председателя Государственного совета, сенатора - одного из высших сановников государя!.. По чьему распоряжению привели? Зачем?
Родзянко тяжело выбрался из-за стола. Но, опережая его, уже выскочил из комнаты Керенский.
Александр Федорович подбежал к группе, ведшей через Екатерининский зал белого как лунь и смертельно бледного экс-министра, недавнего вершителя судеб. Вот какие сальто-мортале выкидывает судьба.
– Господин Щегловитов! От имени народа!..
Но тут подоспел Родзянко. Гостеприимно повел рукой:
– Иван Григорьевич, пожалуйте ко мне в кабинет.
Между председателем Думы и министром вдруг протиснулся тощий небритый юноша в студенческой куртке с петлицами:
– Бывший министр Щегловитов арестован от имени народа!
Родзянко поверх головы студента гневно уставился в лицо Керенского.
– Господин Щегловитов арестован!
– с пафосом воскликнул тот.
– Но ваша жизнь, Иван Григорьевич, в безопасности - Дума не проливает крови!
С его губ так и слетали слова-афоризмы. Какая удача: он, он совершил первый арест революции!..
– Куда отконвоировать арестованного?
– не обращая внимания на багрового Родзяпку, обратился студент к Керенскому.
Действительно, куда?.. Не в полицейскую же камеру... Нашелся: