Заговор королевы
Шрифт:
— Кажется, вы увлекаетесь ею, государь, — сказал Сен-Люк с улыбкой, чтобы показать свои красивые зубы. — Должны ли мы из этого заключить, что девица одержала победу над нашим королем?
— Девица уже одержала другую победу, которой она поистине может гордиться, — вставил Шико.
— Право! — вскричал Сен-Люк. — О ком же это ты говоришь?
— О! Речь идет не о тебе, прекрасный Франциск, — отвечал шут. — Ты, как и наш дорогой Генрио, становишься жертвой каждого мимолетного взгляда, и той девице нечего особенно гордиться, которая покорит одного из вас. Тот, чью любовь она приобрела, — такой человек, внимание которого лестно для каждой девицы.
— А! — вскричал король. — Я вижу, тебе все известно. Кто эта девица, и который из моих дворян ее поклонник?
— Кажется, что все, государь, — отвечал Шико, — но если бы мне пришлось назвать самого преданного из ее почитателей, я бы указал на шута вашего величества. Самый предприимчивый — Сен-Люк, самый ветреный — Жуаез, самый степенный — д'Эпернон, самый самонадеянный — де'О, самый толстый — Вилькье, самый отважный — ваше величество.
— И самый счастливый, мог бы ты прибавить, — прервал его Генрих.
— Нет, — возразил Шико. — В делах любви короли никогда не бывают счастливы. Они никогда не имеют удачи.
— Почему же нет? — сказал, улыбаясь, Генрих.
— Потому что своим успехом они обязаны не себе, но своему положению, а потому его и нельзя назвать удачей.
Можно ли назвать удачей приобретение того, в чем нельзя отказать?
— Мой предшественник, великий Франциск, испытал противное, — отвечал король. — Он, по крайней мере, был порядочно счастлив в любви, даже и в том значении, которое ты придаешь этому слову.
— Сомневаюсь в этом, — возразил Шико, — и мой предшественник Трибуле был одинакового со мной мнения. Королей всегда узнаешь под их костюмом.
— Я не намерен брать тебя в духовники, — сказал Генрих, — но что сказал бы ты, если бы я сделал пробу над прекрасной незнакомкой? Сколько ты прозакладываешь, что я, замаскированный, буду иметь успех?
— Никогда не бросайте своего козыря, — отвечал шут, — это была бы, по правде, жалкая игра. Подойдите к ней королем, если хотите быть уверены в успехе. Даже и в таком случае я остаюсь при моих сомнениях. Впрочем, я закладываю мой скипетр против вашего, что ваше величество проиграет в первом случае.
— Я в свое время докажу тебе противное, — возразил король. — Я не привык к поражению, а покуда я приказываю тебе сказать мне все, что ты знаешь об этой девице.
— Что я знаю, можно высказать за один раз.
— Ее имя?
— Эклермонда.
— Хорошее начало. Имя нам нравится. Теперь скажи мне фамилию.
— Чтобы черт меня побрал! Государь, я не знаю. Она не имеет фамилии.
— Не шути!
—Именем вашего батюшки, великого Пантагрюеля (я никогда не божусь в шутку), клянусь вам, государь, я говорю серьезно. Прелестная Эклермонда не имеет фамилии. Ей не представится случая совещаться с герольдом относительно своего герба.
— Как это, негодяй? Она же фрейлина нашей матери!
— Извините, государь, но вы желали получить сведения. Я конкретно вам отвечаю. В ее рождении есть какая-то тайна. Эклермонда сирота, гугенотка.
— Гугенотка! — вскричал король с выражением отвращения и наскоро крестясь. — Клянусь Святым Причастием! Ты, верно, ошибаешься.
— Я должен был сказать — дочь гугенота, — пояснил Шико. — Никто не осмелится отыскивать еретиков в свите Екатерины Медичи. Они бежали бы от нее, как черт от ладана. Иоанн Кальвин имеет мало последователей в Лувре.
— Да простит мне Господь! — вскричал государь, хватаясь поспешно за четки. — Странно, — прибавил он после минутного молчания, — что я никогда ничего не слыхал об этой девице и о ее истории. Уж не хочешь ли ты позабавить нас глупой басней?
— Разве королева Екатерина посвящает вас во все свои тайны, государь? — спросил Шико. — Я не думаю этого. Но выслушайте меня, и вы узнаете историю Эклермонды, рассказанную самым романическим слогом.
И, принимая презабавную позу и уморительно важную мину, шут продолжал:
— Запертая в своей жалкой комнатке под бдительным надзором слуг ее величества, лишенная любых отношений с придворными, и в особенности с теми, которых подозревают в ереси, Эклермонда до последнего времени проводила жизнь в полнейшем заключении. Кто бы ни был ее отец, по-моему, несомненно, что он был знатного рода и гугенот, так как его закололи в приснопамятную ночь Святого Варфоломея. Будучи еще ребенком, Эклермонда была поручена вашей царственной матери, которая воспитала ее в истинной католической и апостольской вере таким образом, о каком я вам рассказывал.
— Черт возьми! Любопытная история, — отвечал король, — и теперь я вспоминаю некоторые подробности, которые ты передал, хотя они давно уже испарились из моей памяти. Мне надо видеть прекрасную Эклермонду и поговорить с ней. Наша мать дурно с нами поступила, не представив нам эту девицу.
— Ваша царственная мать всегда имеет уважительные причины для своих поступков, государь, и я отвечаю, что в настоящем случае ее кажущаяся небрежность вызвана наилучшими побуждениями.
— Убирайся к черту с твоим злым языком, негодяй, — отвечал, смеясь, Генрих, — но мне, однако же, надо задать тебе еще вопрос. Постарайся отвечать на него серьезно. Который из наших кавалеров влюблен в Эклермонду? Не обращай внимания на их взгляды, говори смело!
— Я бы не боялся говорить, если бы мне пришлось назвать одного из них, — отвечал Шико, — но дело не в них. Скажи, чтобы эти дворяне отошли на несколько шагов, и ты узнаешь имя своего соперника.
По знаку короля придворные немного отступили.
— Кавалер этот — Кричтон, — сказал Шико.
— Кричтон! — повторил король голосом, выражавшим удивление. — Несравненный Кричтон, как его сегодня прозвали, когда он в открытом бою одержал верх над университетом. Поистине это опасный соперник. Но ты заблуждаешься, называя его имя. Кричтон пойман в сети нашей сестры Маргариты Наваррской, а она менее всякой другой дамы во Франции расположена переносить непостоянство. Значит, мы можем быть спокойны с этой стороны. Вдобавок, он нисколько не думает о других красавицах. А кстати о Кричтоне, я теперь вспомнил, что еще не видел его сегодняшним вечером, удостоит ли он своим присутствием наше празднество? Наша сестра Маргарита изнывает в его отстутствие, как больной цветок. Самые резкие остроты Брантома и самые причудливые стихи Ронсара не в состоянии вырвать у нее улыбку. Что же с ним сталось?