Заговор королевы
Шрифт:
— Действительно, они обязаны своим происхождением особе, выше поставленной, чем Руджиери, — отвечала Екатерина. — Они исходят от нас: этот пергамент принадлежит нам.
— Вам? — воскликнул с удивлением Генрих.
— Вам известно правило ее величества, государь, — прошептал Шико. — Должно все сделать и испробовать, чтобы уничтожить врага. Мы видим теперь его применение.
— Не расспрашивайте нас более, сын мой, — отвечала между тем Екатерина. — Будьте уверены, что мы печемся о вашей пользе с материнской заботой и что если мы прикрываем тайной наши действия, то с единственной целью упрочить вашу славу и ваше могущество. Будьте в этом уверены. Впоследствии вы узнаете точное значение этого документа. Предоставьте нам заботу о благе государства.
— Король царствует, женщина правит, — пробормотал Шико.
— Этот взбалмошный молодой человек разрушил наши лучшие устремления, — продолжала Екатерина насмешливым голосом, — но мы прощаем ему его нескромность ради усердия, которое он продемонстрировал относительно вас, Генрих. Однако же посоветуйте ему быть впредь благоразумнее. Излишнее усердие вредно.
— Усердие, которое вы порицаете, сударыня, — возразил с гордостью Кричтон, — заставляет меня с опасностью для жизни сказать вам, что вы сами обмануты коварством Руджиери. Этот пергамент совсем не то, за что вы его принимаете.
— Что? — воскликнула Екатерина.
— Зная его содержание, я уверен, что это не тот документ, который вы приказали ему заготовить.
— На этот раз, клянусь Богородицей, подобная дерзость переходит все границы, — воскликнула с яростью Екатерина. — Генрих! Ваш отец лучше лишился бы своего рыцарского достоинства, чем дозволил при себе опровергать слова вашей матери.
— Не сердитесь так, — холодно отвечал король. — Как представляется величайшее преступление кавалера Кричтона в ваших глазах — это его забота о нашей безопасности, но признаюсь, нам трудно осуждать его за это. Поверьте нам, что со всей вашей ловкостью, матушка, вы недостаточно сильны для борьбы с Руджиери, и мы охотно выслушаем нашего защитника до конца, прежде чем отказаться от расследования дела, которое имеет такое важное значение в наших глазах.
Екатерина побледнела, но заговорила спокойным голосом.
— Продолжайте сударь, — обратилась она к Кричтону, — король этого желает. Мы вам ответим после.
— Чтобы доказать вам, госпожа, до чего вы обмануты, — сказал Кричтон, — я спрошу вас, по вашему ли распоряжению приготовлено это изображение?
И Кричтон вынул из-под платья маленькую восковую фигурку, точный слепок с особы короля.
— Именем Богородицы, нашей Святой Заступницы, — пробормотал Генрих, страшно побледневший от страха и гнева, несмотря на румяна, — наше изображение, ах!..
— С сердцем, проткнутым кинжалом, государь, — продолжал Кричтон. — Взгляните, вот то место, где оно было проколото.
— Я его вижу! Я его вижу! — воскликнул Генрих. — Святая Дева Мария!
— Государь, — воскликнул Руджиери, бросаясь к ногам короля, — выслушайте меня, выслушайте меня…
— Назад, неверная собака! — крикнул король, отталкивая от себя Руджиери, — одно твое прикосновение оскверняет.
Восклицания отвращения раздались среди окружавших короля. Засверкали шпаги, вынутые из ножен, и без вмешательства Екатерины Медичи, колена которой обнимал испуганный астролог, он погиб бы немедленно.
— Назад, господа! — воскликнула Екатерина, простирая свои руки над Руджиери, — не убивайте его, он невинен. Мы повелеваем вам вложить в ножны ваши шпаги.
— Успокойтесь, господа, — сказал король, к которому возвратилось его спокойствие. — Клянусь Богом, мы сами займемся делом этого изменника. Позвольте нам рассмотреть восковую фигуру поближе. Клянусь честью! Негодяй изобразил наши черты вернее нашего скульптора Варфоломея Пиера! Этот кинжал, вонзенный в сердце! Мы чувствовали эти три дня странную и непонятную тягость в этом месте. Это проклятое изображение сделано самим Руджиери?
— Это несомненно, государь, — отвечал Кричтон.
— Это ложь, государь. Я не принимал никакого участия в изготовлении. Клянусь моим спасением! — вскричал испуганный астролог.
— Твоим спасением, — повторил с насмешкой Шико. — Ну! Ты давно уже потерял всякую надежду попасть в рай. Клянись лучше твоей погибелью, неверный аббат.
— Я нашел эту фигуру в его комнате, — сказал Кричтон. — Ваше величество, конечно, отнесется к этой суеверной выдумке с тем презрением, которого заслуживают подобные покушения на вашу особу. Но это соображение не может освободить Руджиери от обвинения в измене против вас. За подобные поступки Ламоль и Коконас были отправлены на виселицу.
— И Руджиери также погибнет на виселице, если его измена будет доказана. Пытка заставит его признаться. После этого, сударыня, — продолжал Генрих, обращаясь к матери, — мы надеемся, что вы не будете более стараться оправдать поведение вашего астролога.
— Конечно нет, сын мой, если бы мы были уверены в его виновности, — отвечала Екатерина. — Но какое доказательство имеем мы в том, что это обвинение не придумано этим шотландским краснобаем, чтобы избавиться от врага, — а он признается, что Руджиери его враг.
— Совершенно справедливо, — подтвердил Руджие-ри. — Я докажу вашему величеству мою невиновность и открою причины, вследствие которых доносит на меня Кричтон. Только дайте мне нужное для этого время.
— Я сказал, что власть, могущественнее той, которой располагает Руджиери, замешана в этом деле, — начал Кричтон. — Это власть, это…
— Остановитесь! — вскричал Руджиери. — Предайте меня пытке, но не произносите этого имени, вы сами не знаете, что хотите сделать.
— Презренный! — воскликнул Кричтон. — Вы находите, что я слишком хорошо знаю о ваших преступлениях? Я читал исповедь вашего сердца. Я бы хотел сделать вам очную ставку с тем, кому вы изменили. Дай Бог, чтобы он был здесь, его присутствие уличило бы вас во лжи.
— Он здесь, — отвечал замаскированный незнакомец,, вдруг появившись среди гостей.
— Маска! — вскричал Кричтон.
— Наша маска! — сказал Генрих. — Мы начинаем немного понимать эту тайну.
Последовала минутная пауза, в продолжение которой никто не говорил. Маска наконец прервала молчание.
— Обвинение, возведенное вами на Руджиери, кавалер Кричтон, ложно, неосновательно и вероломно, и вы возвели его по злобе, зная его неосновательность. Я готов подтвердить это смертельным поединком, на который я, как защитник Руджиери, вас вызываю.