Заговор небес
Шрифт:
– А еще, знаете, молодой человек, – ведь моя Настенька-то у Валентины в свое время жениха отбила. Эх, хороший был парень! Без пяти минут муж ее – Олечкин отец, между прочим…
– И где ж он сейчас?
– Погиб.
– Погиб?!
– Да, друг мой, погиб. Восемь лет назад – еще до рождения Олечки. В автомобильной катастрофе погиб…
Варвара Филипповна скорбно покачала головой, а потом вдруг выкрикнула:
– Это все Валька, Валька его, Гошку, убила! А не своими руками – так наняла кого-то! Она, точно вам говорю, она!..
Сухое лицо моей
– А если даже не убивала, так сглазила она его, сглазила нашего Гошеньку! Сглазила! Ведь она ведьма, Валька-то! Цыганка! Колдунья!.. Глаз-то у нее – черный!.. Ох, уж мы-то с Настей по Гошеньке, по Гошеньке нашему миленькому, так плакали, так плакали…
И она, кажется, вот-вот была готова заплакать и сейчас.
Потом, словно передумав, выкрикнула:
– И Настю, Настеньку она убила! Она, истинно вам говорю – она! Да кто еще, кто?! Она ж ее этими грибами угощала! Ее, Настеньку, – не кого-нибудь! Сама, точно вам говорю, ей яду подложила! Как и Гошеньку тогда изничтожила!
Сухие, воспаленные глаза Варвары Филипповны показались мне еще более малахольными. По-моему, ей пора было принять что-нибудь успокоительное… И сильно успокоительное!..
…Сейчас, вспоминая эту сцену в тишине ночной коммунальной кухни, я повертел в руках лист, на котором стояли только два слова: Валентина Лессинг.
Стал, никуда не денешься, заполнять его.
Ее участие в убийстве Насти Полевой:
Мотив –?
Возможно, месть – смешанная с ревностью. Или ревность, смешанная с местью. Вопрос: почему она так долго ждала? Восемь лет – не достаточный ли срок, чтобы зажила любая сердечная рана? Валентина ждала момент? Все восемь лет? И не могла за все это время найти способ расправиться с Настей?
Я подумал и добавил к этой сентенции еще два вопросительных знака.
Да, эта история в трактовке сестры погибшей сильно попахивала латиноамериканскими страстями и потому казалась не слишком правдоподобной. Но чего только не случается в жизни… Надо будет расспросить мою клиентку Катюшу о том, что там на самом деле было между Валентиной Крюковой-Лессинг и покойной Настей. И кстати, кто такой этот Гоша. Варвара Филипповна даже фамилии его не упомянула.
Но зачем тогда Валентине было покушаться на Катю? Она-то чем ей насолила?
Я записал следующий параграф в листе, посвященном г-же Крюковой-Лессинг:
Покушение на Катю Калашникову:
мотив:
1) Катя могла видеть (но не придать этому значения, а после напрочь забыть), как Валентина Лессинг, хозяйка, подкладывает яд в тарелку Насте.
А Валентина не забыла того, что Катя это видела (или могла видеть). И тогда Лессинг решила убрать свою подругу Калашникову
Или возможен другой вариант. Я записал:
2) Настя Полевая могла на вечеринке сообщить Кате нечто, что порочило бы Валентину Лессинг. За это свое знание какой-то гадкой детали из жизни Валентины тогда, 24 декабря, Настя поплатилась жизнью. А потом – и Катя едва не поплатилась.
Какая, интересно, это могла быть подробность? Насколько интимная?
Валя занималась проституцией? Снималась в порнографических фильмах? Увлекалась наркотиками? Или – решила убить своего мужа, Ганса-Дитриха – или как его там?
Я задумался и налил себе чаю. Версии была хлипкими. Шаткими, прямо скажем, версиями. Качающимися от любого мало-мальски свежего ветерка.
И вопросы, которые разбивали (прямо-таки разметывали!) эти умозрительные построения, были просты: «Почему же Катя, узнав о Валентине нечто, ничего не сообщила об этом мне?»
Или: «Катюша, моя клиентка, – наверняка не раз перебирала в памяти обстоятельства трагической вечеринки у Лессингов. Отчего же она не вспомнила ничего подозрительного о Валентине?»
А она ничего этакого не вспомнила – напротив, в беседах со мной госпожа Калашникова не раз подчеркивала – в ответ на мои прямые вопросы: ничего нового – необычного, тревожащего или скандального, она в ходе вечеринки у Лессингов не увидела и не узнала.
Я глянул через улицу на два светящихся окна в прокуратуре – словно в надежде, что кто-то мудрый и бдящий даст мне оттуда ответ на мои вопросы. (Так в школе, на контрольных по математике, просяще взглядывал я на отличницу Аллу Левицкую.) Но молчала прокуратура, как молчала тогда, порой показывая мне язык, Алка. И ничего не подсказывал мне мой бедный мозг, а также подсознание, интуиция и так называемое оперативное чутье.
Я потянулся. А не пойти ли, послав все к богу в рай, спать? Не зря же ведь говорится: утро вечера мудренее?
И тут зазвонил мобильный телефон.
Я схватил трубку.
Признаться, в глубине души я был рад, что меня отрывают от ставших тягостными размышлений, ибо мыслительный процесс – не самое сильное мое место.
– Алло! Алло! – сквозь шорохи и трески эфира раздался очень взволнованный женский голос. – Алло?
– Говорите! – рявкнул я. – Кто это?
– Это Калашникова!
– Катя?! Что случилось?
– Дело в том, что…
Ее голос звучал то громко, в самое ухо, то превращался в еле слышный шелест. Проклятая сотовая связь!
– Что? Повторите! – крикнул я.
– Я говорю: разбилась Валя. Валентина Лессинг!
– Валя? В Германии?
– Нет! Нет! Она здесь! Они прилетели позавчера!
– Как так она разбилась?
– На машине! Сегодня вечером!
– Она… она – погибла?
– Нет! Но – в критическом состоянии! В коме! Увезли в Склифосовского.