Заговор Тюдоров
Шрифт:
Выйдя в длинную галерею, я увидел, что навстречу порхающей походкой движется придворная парочка в усыпанных драгоценными камнями нарядах. Я завихлял ногами, притворяясь пьяным, и женщина захихикала, а мужчина сердито крикнул: «Прочь с дороги, болван!» Едва они прошли мимо, я ускорил шаг. Кортни наверняка шел этой же галереей, однако, выйдя из нее и спустившись по лестнице в более узкий коридор, я заподозрил, что свернул не туда. Уайтхолл представлял собой сущий лабиринт, секретами которого я едва начал овладевать, и сейчас понял, что направляюсь в самые недра дворца, где от голых каменных
Я беззвучно выругался и решил повернуть назад. Кортни мне, скорее всего, уже не догнать, и…
До моего слуха донесся слабый отзвук голосов.
Я попятился назад, к тому месту, где коридор совершал поворот. Стылый свет, сочившийся из кое-как навешенной задней двери, отчасти высвечивал двоих людей. Тот, что повыше, стоял ко мне спиной, уперев руку в бедро, но я сразу распознал черно-белые складки плаща, обшитого по краю галуном с серебряными наконечниками. Вторая фигура, закутанная в черный плащ, была ниже на голову и тоньше. Кровь моя лихорадочно застучала в висках, когда я различил алебастрово-бледный овал женского лица, обрамленный меховым капюшоном.
Я отступил в темноту, чувствуя, как неистово колотится сердце.
Елизавета. Наедине с Кортни.
– Мы должны быть осторожны, – услышал я ее голос, подхваченный и усиленный эхом сводчатого коридора. – Игра становится чересчур опасной.
– Игра? – Кортни грубо хохотнул. – Это давно уже не игра. С тех пор как эта старая карга, твоя сестрица, вознамерилась запродать нас испанцам, мы больше не играем – мы бьемся за свою жизнь.
– Ты забываешь, что моя сестра пока не сделала объявления, – парировала Елизавета. – Вполне возможно, ее помолвка с Филиппом Испанским так и не состоится. Подобные дела скоро не делаются. Существует добрая сотня причин, которые могут стать помехой…
– Вопрос лишь в одном: велит она отрубить тебе голову до венчания или после, – перебил Кортни так бессердечно, что я похолодел. – Разве ты не слышала, как она говорила с тобой сегодня в зале? Перед всем своим чертовым двором! Пойми, угождать и вашим и нашим больше не выйдет. Мария тебя не пощадит. Она отправит тебя на эшафот, даже если ради этого ей придется казнить всех до единого протестантов Англии!
– Осторожней со словами, кузен. – Голос Елизаветы посуровел. – Ты говоришь о моей сестре. К тому же она пока не сделала мне ничего дурного. Я по-прежнему наследую трон согласно последней воле нашего отца.
Кортни расхохотался:
– А после тебя, согласно воле того же Генриха, трон наследуют ваши тетки и их дети! Мария добьется твоей казни либо лишит тебя права наследования и назначит на твое место кислолицую ведьму Леннокс – до тех пор, пока не обзаведется потомством от Филиппа. Ты не хуже меня знаешь, что это так. И что же, ты покоришься? Уступишь свое священное право нечестивому союзу Марии с Габсбургом?
– Господь свидетель, с меня довольно! – воскликнула Елизавета и, помолчав, понизила голос до свистящего шепота: – Что, по-твоему, я должна сделать? За мной день и ночь следят ее шпионы, дамы, которых она назначила в мои покои, даже прачка, которая стирает мое белье! С тех самых пор, как я прибыла ко двору, я хожу по краю пропасти.
– И что же именно? Станешь лизать задницу папе и Филиппу Испанскому заодно?
Голос Кортни звучал так дерзко, что я, не выдержав, рискнул снова заглянуть за угол. И увидел, что Кортни подался к Елизавете, словно собирался взять ее за руки, а она отпрянула.
– Ты добиваешься, чтобы я собственными руками выстроила себе эшафот!
– Я тебя ни к чему не принуждаю, – отозвался он. – Только ты ведь сама слышала, что сказала твоя сестра: время уклончивости и промедлений прошло. Доверься хотя бы мне и Дадли. Только мы сумеем тебя уберечь.
Я застыл, словно оледенев. Дадли! Роберт Дадли, мой бывший хозяин, любимый сын Нортумберленда и друг детства Елизаветы, которого Мария заключила в Тауэр вместе с его братьями… Роберт Дадли, осужденный за государственную измену.
Елизавета замерла, казалось, даже не дышала. Мгновения тянулись, словно годы, отягченные безмолвными раздумьями принцессы. Наконец она негромко сказала:
– Вот, возьми.
С этими словами Елизавета распахнула плащ и, достав из кармана небольшой сверток, вручила его Кортни. Затем, вновь закутавшись в плащ, указала на заднюю дверь:
– Теперь позови своего слугу, и пусть проводит меня в мои покои. Вот-вот разболится голова, нужно отдохнуть.
В смятении я смотрел, как Кортни алчно прячет сверток под собственным плащом. Я стоял недвижно, словно парализованный, пытаясь осознать смысл того, что произошло на моих глазах, и почти не обратил внимания на третьего участника сцены, который появился из-за задней двери. Человек уверенно шагнул вперед, рука в перчатке поднялась, остановив Елизавету. Затем та же рука указала на место, где я затаился. Принцесса, недоуменно хмурясь, повернулась к Кортни. В этот миг я вспомнил слова Перегрина: «В черном плаще с капюшоном. Огромного роста. Лица я не смог разглядеть, но облик у него был недружественный».
Я окинул взглядом внушительную фигуру незнакомца, просторный плащ с капюшоном, который скрывал его с головы до пят, – и понял, что ошибался. Ренар не приставлял ко мне соглядатая. Тот, кто следил за мной в зале, кто сейчас стоял здесь, указывая на мое укрытие, был не кто иной, как наемник Кортни. Услышав, как граф изрыгнул ругательство, а Елизавета негромко вскрикнула, я развернулся и опрометью бросился тем же путем, каким пришел сюда. Собственный топот отдавался в моих ушах, точно раскаты грома.
В длинной галерее было темно, одинокий масляный факел, чадивший высоко на дальней стене, почти не давал света. Я задыхался, хватая ртом воздух. Очертя голову я нырнул в ближайшую оконную нишу и замер там, принуждая себя дышать через нос, чтобы не выдать своего присутствия.
Секунду спустя в галерее появился Кортни; за ним, набросив на голову капюшон, спешила Елизавета.
– Ты уверен? – взволнованно спросила она.
– Да, он был здесь! – Кортни вертелся на месте, ожесточенно вглядываясь в темноту галереи. – Клянусь всеми бесами преисподней, он подслушивал, а теперь удрал!