Заговорщик
Шрифт:
Князья вышли на крыльцо, спустились к тихому и темному возку, замершему без лошадей и уже покрытому серебристой изморозью. Старик, тяжело переставляя валенки, обошел его кругом, достал длинный, с переломом посередине ключ, отпер дверцу, пропустил Андрея внутрь и, шагнув следом, опустил толстый, чуть не в ладонь, войлочный полог.
– Здесь посвети, Андрей Васильевич, свечу достану, – завозился он у темного резного шкафчика, повернулся, запалил от масляного светильника тонкую, с мизинец, свечу, прошел из угла в угол, запаливая настенные канделябры. Скромная комнатушка примерно три на шесть метров наполнилась светом. Друцкий дунул на ненужный больше огонек, покачал головой: – Ты глянь, княже, хожу.
– Ерунда, пустяки, – отмахнулся Зверев. – Знаю я этих иноземцев. Только кровь умеют пускать да мышьяком травить. Без яду снадобье составил, вот боль и отпустила.
Князь Друцкий и не ведал, насколько был близок в своих подозрениях. Исполняя давнюю клятву, примерно каждую третью ночь вынужденного безделья Зверев посвящал занятиям с Лютобором. Пусть на расстоянии, через сон – но уроки все равно шли на пользу. Правда, и в реальности нору древнего чародея он пять раз навестил. И тоже не без пользы.
– Ну, коли мы в доме походном, – пропустил ответ мимо ушей князь Друцкий, – так и законы здесь у нас походные…
Он поднял крышку сундука, выставил на столик из тонких реек два кубка, большой серебряный кувшин и накрытое крышкой блюдо. Приподнял палец, спохватившись, пересек завешанную коврами комнату, открыл дверцу украшенной львиными мордами буржуйки.
– Славно, угольки еще есть, – из ближней корзины он кинул в топку пяток тонких поленьев, притворил створку, оглянулся на Зверева.
– Неужели это печь, княже?! – притворно изумился Андрей. – Неужто из стали скована?!
– Из чугуна отлита пушкарями опытными по их секрету. Придумал же сие я. Намучился за годы с жаровнями-то, а тут как-то ночью вдруг и подумал: а отчего мне печь малую по примеру больших не сделать?
На самом деле князю Юрий Семеновичу было чем гордиться. Ведь железо в здешнем мире было столь дорого, что ковать из него печки было роскошью на уровне прикуривания от ассигнаций. Посему даже императоры и ханы в походах или разводили в шатрах костры, или ставили в палатках жаровни. Додуматься отлить печь из чугуна – это был настоящий прорыв! Вот только зритель князю Друцкому попался неблагодарный. Для выходца из двадцать первого века «буржуйка* казалась такой же дешевкой, как обитателю шестнадцатого века – шуба из горностая. [1]
1
На Руси горностай считался «крестьянским мехом»: ворс имеет короткий и малопушистый, в носке он не прочен, быстро желтеет – причем бороться с этой неприятностью модницы не научились до сих пор. В общем – дешевка.
– И как греет? – чтобы не показаться зазнавшимся невеждой, поинтересовался Андрей. – Думаю, раз стенки тонкие, то ведь остывать должна быстро.
– Зато и согревается чуть не в минуту! – горячо парировал Юрий Семенович. – Коли углей много нагорит, так без опаски в любой мороз греться можно. Не выпадут, пожара не устроят, жарко круглый день. Ну, а прогорят, так завсегда еще подбросить можно…
Об этом Зверев как-то не подумал. По сравнению с жаровней – и правда ведь гениально! А что остывает быстро – всегда можно использовать «автозагрузку» в виде дежурного холопа. И Андрей уже искренне восхитился:
– Великолепно! Такую же хочу.
– Тебе-то зачем, Андрей Васильевич? – разлил вино князь Друцкий и снял с блюда крышку, под которой оказалась уже нарезанная запеченная
– Нечто так часто путешествовать приходится, Юрий Семенович? – Зверев сел на сундук возле стола.
– Да уж покатался в последние годы, Андрей Васильевич… – Друцкий опустился в накрытое накидкой из рыси кресло, поднял бокал: – За встречу, да принесет она нам удачу.
– За встречу, – кивнул Зверев и пригубил кубок. Вино было терпким и совсем не сладким, похожим на испанское. В густой красноте трепетали отблески свечей.
– Я-то путешествую, – сделав пару глотков, отставил кубок гость, – а вот ты что-то дома засиделся, Андрей Васильевич. Откуда смирение такое в юные годы?
– Почему засиделся? – пожал плечами Зверев. – В Москву мы с Полиной выезжаем, к отцу заглядывали, места святые на Валааме посетили.
– В Москве бывал, а ко двору царскому не явился ни разу, – ухватился за слова Андрея князь Друцкий. – Сие есть неуважение великое. Мыслишь, неведомо государю, что ты милостями его брезгуешь? За содержанием денежным в Разрядный приказ ни разу не заглянул. Ладно, батюшка твой, боярин Василий за тебя серебро забирает. Однако же о небрежении сем царю непременно доносят. Ты, видно, гнева великокняжеского ищешь, ссоры с помазанником божьим?
– Плевать! – Князь Сакульский опрокинул кубок и разом опустошил его почти наполовину. – Плевать я хотел и на гнев его, и на милости. Не появлюсь в гадюшнике этом ни за какие коврижки. Что это за царь, который трон свой предателями и ворами окружает? Князь Курбский – подонок и предатель, на ляхов за деньги шпионит., На колу его место, а не в воеводах русских. Сильвестр с Адашевым в час болезни Иоанну изменили открыто, к Старицкому перебежали, крест ему на верность целовали и на трон затащить пытались. Их что – повесили, утопили, голову отрубили? Хрена там лысого! Как сидели в царских писарях у трона, так и сидят! Сам Старицкий и мамаша его, что золото боярам в Кремле раздавали и к свержению Иоанна звали, – где сейчас? На каторге, в монастыре, в ссылке? Фигушки, в свите царской они веселятся. Меня же, который заговор* смертельный разрушил, Иоанн вместо благодарности в колдовстве обвинил! И ладно сам взъерепенился – так ведь он с сына Дмитрия чар не позволил снять. Теперь сын его умер, царица наверняка хворая, отравители и изменники в любимчиках ходят, а все мы, кто в смертный миг на помощь к нему примчались – к чертям собачьим разогнаны! Да пропади он пропадом, правитель такой ненормальный! Не стану я его шкуру больше спасать, надоело.
– Государь милостив, Андрей Васильевич, и умеет прощать оступившихся, – осторожно возразил Друцкий.
– Юродивый на паперти пусть грешников прощает, – опять отхлебнул вина Зверев. – А царь измену должен карать, чтобы страну не разъедала. Измену – выкорчевывать, верность – возвеличивать! Такая его должность. А Иоанн, книжный червь, руки замарать боится, чистоплюй! Попомни мое слово, Юрий Семенович, за его великодушие народу потом не раз кровью платить придется.
– Надеюсь, про мысли сии ты боле никому не сказывал? – кашлянул гость. – Времена ныне такие, иной друг и соглядатаем оказаться может.
– Говорил, – хмыкнул Зверев. – Царю в глаза прямо и сказывал. Так что доносить ни к чему, он про меня все знает, не обольщается.
– Вспоминает он тебя, сказывают, – задумчиво провел пальцем по окружности кубка князь Друцкий. – Как азбуку приходскую отпечатали, поминал, как хор в консерватории первый раз запел. Полки стрелецкие повелел твоим обычаем обучать. Там именем твоим учение и нарек. Мыслю, зла он на тебя не держит…
– Еще бы он зло на меня держал! Ничего наш царь ни на кого не держит – ни зла, ни благодарности. Нюня мягкотелая.