Захолустье. Пока я здесь
Шрифт:
Как будто я много раз уже сидела за этим столом, ела рыбу с чем-то вроде розовой маринованной капусты, пила из глиняной кружки что-то вроде вишневого компота, слушала разговор Юры и мамы… Его? Моей? Вот оно что!
Она не была похожа ни на кого из нас! Может, мы у неё приемные? Мы же оба вот не альбиносы совсем? Юра больше похож на японца, мне кажется.
– Как дела? Дым, что у тебя новенького?
– Мама, ну дай ты ей поесть, а?
– Ну мне же интересно. Что расскажешь, Дым? Где была, что видела?
Я не знала, что ей сказать. Про свой мир? Была у окулиста, видела первые
– Видела Тьму!
– Она вам велела мир спасать, да, дочка?
Я кивнула – мне было некогда отвечать, с такой-то рыбой!
– Ох, Юра, боюсь, как бы она нам весь праздник не испортила…
Я подавилась, потом спросила у Юры, почти шепотом:
– Почему она может испортить?
– Тьма любит приходить на такое… эмоций нахватается и бежит скорее сдавать! Фурсишка…
Юра что-то похожее сказал. Ну как «воришка» или «пьянчужка». Это те, кто зависят от Экрана… От сдачи эмоций. Одни так любят сдавать, что не в силах остановиться. Другие не хотят помнить свою жизнь и всё время сдают воспоминания, чтобы те побледнели, не мешали жить дальше… Наверное, разные аварии и несчастные случаи тоже можно вот так сдать? Мне теперь казалось, что рыба очень острая, а компот приторный, как сладкая вата…
– Несчастная она женщина, Юра. Не осуждай, такую жизнь прожить и не сойти с ума… Ох… Да всё хорошо будет, найдём управу… Дым, ты совсем бледная… Дочка, ты что? Давай-ка посиди спокойно… В кресло садись, ближе к окну.
Я только сейчас обратила внимание на обстановку. На стенах книжные полки, картины… Одна из картин – совершенно белая. Может, это как наш «Чёрный квадрат», только «Белый прямоугольник»? Был рассказ у Герберта Уэллса, не помню названия, мы его отыгрывали в театралке, там один художник случайно нарисовал дьявола, тот заговорил, художник испугался и закрасил картину, оставил только белый прямоугольник… Ну-ну… Вот сейчас на этом белом прямоугольнике проступит красный глаз, а потом меня спросят про самое заветное желание… Чтобы не было аварии.
Я отвернулась. Сперва в тарелку посмотрела, потом на другие картины.
На остальных стенах висели натюрморты с фруктами и цветами, портрет какого-то младенца с белыми кудрявыми волосами… Мама в детстве? И ещё море и маяк, кажется… Такая приторная живопись, как у художников на курортном бульваре…
У окна большое кресло, на подлокотнике плед или большой платок, на вид очень мягкий и тёплый, узор с какими-то цифрами…
Я вылезла из-за стола, села, в плед закуталась. Стало понятно, что я так много раз уже делала, ощущения очень знакомые… Я знала, что у меня за спиной в обивке кресла есть пружинка… и надо сесть так, чтобы она спины не касалась. И что правый подлокотник более потёртый, а на левом есть отметина – тёмный кружок, след от очень горячей чашки… И что сейчас, когда я поудобнее сяду, Мелочь прыгнет ко мне на колени. А Юра подойдёт, присядет на подлокотник, и можно будет протянуть ему руку, чтобы он не терял равновесия…
– А пирог с орехами кто будет есть? Я для кого пекла, скажите мне, пожалуйста? Для собаки? Отлично. Собака, иди сюда, я сейчас тебе…
Голос мамы… всё-таки, наверное, Юриной мамы… убаюкивал… Она не ругалась, она радостно
Кресло. Уютно и хорошо. Часы тикают. Можно просто быть собой. Даже не важно, кто я сейчас – Дым или Вика…
Мне было очень спокойно. Особенно из-за звука часов. Я сперва думала, что часов… Но их не было. Звук шёл от экрана. Шорох? Шёпот.
– Это что там на стене? Экран?
– Это передатчик. Транслирует тепло большого Экрана.
Юра шепчет, а потом берёт меня за руку… Мне кажется, что экран становится чуть ярче. Будто мы его нагреваем своими прикосновениями, и разговорами, и даже мыслями…
Мелочь лёг у моих ног и начал чесаться, звякая жетоном-адресником. Экран засиял, я прикрыла глаза…
– Вика? Викуша, ты спишь?
Я дома. Диван, потолок. Закат на обоях.
Мама пришла с работы.
Я помню, как вернулась из парка и сразу легла спать. В куртке.
Вон на полу кроссовки. Вон Мелочь бегает в ошейнике и с немытыми лапами. Вон на полу листья, жёлтые берёзовые и ещё какие-то узкие, тоже жёлтые, – это из парка. И маленькие красные, как будто кленовые, похожие на звёзды. Из Захолустья.
Это как?
– Вика, ты же дверь входную вообще не закрыла, ты что! Ты как? Хорошо, что никто не вошёл. Господи, да что же с тобой делать-то теперь? Вика? Ты меня слышишь вообще? Вик, это я, мама твоя.
Там мама. И тут мама. Обе настоящие. А где настоящая я?
Глава III
Когда я сижу дома, как будто ничего не произошло. Днём мама в музее, папа в офисе. Вечером мама на кухне с планшетом, а папа в их спальне, перед экраном… Это обычный плазменный, папа на нём спорт смотрит или играет.
Но меня теперь слово «экран» радует. Я улыбаюсь, как раньше, когда встречала упоминание того… французского певца, артиста? Не помню вообще. И не понимаю, почему мне так нравились его записи. Я же ни одного слова не понимала, я вообще не учила французский… Просто красиво было, и вот это всё. А теперь попробовала послушать – и упс! Никакого счастья. Слова тянутся, тянутся, как сыр на слишком размороженной лазанье. Тёплый, противный, безвкусно бесконечный. С этими песнями вот так. Артист совсем мимо меня.
Мне папа предложил:
– Хочешь в декабре в Крокус Сити Холл? Этот твой опять приедет. Любые билеты, хоть в партер.
Я не хотела. Я даже не посмотрела, правда приезжает или папа напутал. Потом контекстной рекламой принесло. Партер от тридцати пяти тысяч. Папа совсем… Теперь я знаю, сколько стоит папина вина.
Извиняется так? Не понимаю и понимать не хочу. И на концерт не хочу. Только в Захолустье.
Теперь мне спокойнее ждать. Я знаю теперь, что оно на самом деле есть. Я поняла, как это работает. Сперва дежавю начинаются. Понемногу. Вот когда папа про билеты говорил, я знала, что он предложит. Прямо фразу заранее. «Хочешь в декабре в Крокус Сити Холл? Этот твой опять приедет. Любые билеты, хоть в партер».