Захват
Шрифт:
Бегают, как наш коробейник, тихвинец возможно затем, что хочется побольше иметь – Русь, будто бы, по слухам урезанная в ходе войны с ворогом на целую четверть все-таки существенно больше родины, отпавших краёв. Лучше ли – отдельный вопрос; двойственное; кто говорил: бедная держава, иной хвалит, неизвестно за что. Всякожды, по-разному баяли; понятная вещь: всюду наблюдаем соперничество. Кстати сказать, можно бы оспорити все что ни происходит на людях, кроме непостижного разуму простых мужиков, сельщины природных явлений… Кто-то говорил: зарубежь уменьшилась на целую треть. Староста, похоже… ага. По-разному вещали; вот вот: каждому – свое подавай. Мнения сельчан разделились надвое…
«Тоска
– В чем? – проговорил деревенский, пропуская гребок. – Да и не понять перед кем. – «Что же происходит внутри?»
Воноко Селуев затон, рядышком – рукою подать; около березы да елинок, – увидел помор. Слева некрутой бережок, шелюга-та, незримая одаль, саженях в тридцати – ракитина – и после чего вплыл, на повороте вовнутрь полностью открывшейся взору более широкой воды.
«Ловля не сойдет за границы, к русичам, Селуев затон, – останется. И город, к несчастью. К счастью, – промелькнуло у Парки, – Неенштат в стороне; вот именно: верстах в десяти… По-старому. А ныне, рекут: в миле от родного гнезда».
Бр-р… Знобит. Ну и холодина собачья! Потому – на воде. Да и кой-когда ветерок… Терпится, – подумалось Вершину.
Слегка развиднелось.
Встало в окне зелени и проплавляет порыжелую мгу, временно не яркое, солнце.
Точно золотой! корабельник! – подивился пловец; с тем, что – наградная деньга от самого государя, данная в досюльные годы некоему тестеву предку – оберег; от бедствий хранит.
После того, как Найда родила близнецов, Марью с Ванею старуха вожанка преподнесла внуке нарочитый поклон. Да уж, получается так. Заповедала на шее носить. Не только золотая монеточка, – особенный дар: женщине, продляющей род; в том состояла нарочитость. Ясно, почему – корабельник: на ём суднышко. Вверху, по дуге вытиснено несколько слов; как не знать…
В позапозапрошлом году, в темь от наводнения спас (в подпол набежало – пустяк), Зорьку-ту, заблудшую одаль, в чаще от волков уберег; всякое такое, ну да. Подлинно, волшебный корабль – вещий, – промелькнуло в душе; – силою великой чреват. Истинно; ужели не так? То же, напрямую касается хозяйки заречья, тещеньки (вдвойне повезло!) – такоже творит чудеса… Первая, на весь околоток чародеица; ну. Кто б еще с такою задачей справился, возмог исцелить Марью от былой немоты? Укко, старикан говорит: вылечил какой-то испуг; вряд ли то. Да как вам сказать. Может, прав. Мелочь, по великому счету, главное: в гробу немота.
…Больше ворожила под соколом, не то на лугу… Вскидывает руки, трясется. Вслушаешься, было в заклятия – по коже мороз. Часом, ворожеица взвоет по-дурному как есть, волчески, Варварка – себе; али то, с поджатым хвостом кинется стремглав под крыльцо. Как не испугаться? – и сам, было-че порою сбегал. «Как смотрят, блестят и светят луна и солнце – выговори, лапса, дитя малое по всем сторонам!» Это лишь одно заклинание, а сколько других? С тысячу… Не менее ста. Годы напролет волхвовала – и, таки удалось в некоторый день, помогло: до пяти лет с какими-то неделями взор девки оставался недвижным, Ягодка едва немовала, наподобие тех, кто по своему воровству, схваченный теряет язык, с тем, благодаря волхованью стала говорить, по-людски… Может, на Исакия? в май? летом? Да никак, на Илью! Плакали, от счастья; ну да.
Вновь листья шевельнул ветерок. Желтые кубышки раскрылись; только что, недавно густая коло езовища, белынь таяла все больше и больше. Воноко, в просвете берез кажется поклон, корабельник – оберег… Исчез, не видать; временно в шелюге застрял. Выберется-от, не впервой.
С этим, в дрызготне, у мерёж, расставленных в рядок за ракитою слегка унялась вызванная лаем тоска.
Две, три ловушки… Опростал – погружай… Скрылась. Под ногами вскипает; часом, в синевато-зелено-белой, шевелящейся каше («Скользко, черт возьми!») – краснота; «Спорится», – мелькнуло в душе. Три, четыре… Пятая. Ужо победим!
Вдруг – то ль причудилось («Шлепок-шепоток рыбьего хвоста о сапог? Язь?» – предположил рыболов, мысленно витая в дому) некто, за ракитою вымолвил: «Спеши!»
Водяной? Вряд ли, – усомнился ловец. Чуточку тревожит брехня. Эво их еще, за шелюгою невыбранных верш! Лаем поопосле займемся. Некогда, – мелькнуло в сознании, подумаешь: лай – все-таки не город… И там, знаемо не меньше собак. Дескать, говорят обыватели: чем больше, тем лучше. В набольших собачьего племени приятно ходить?
Дабы развернуться у морды сельник потянул на себя росшую вблизи камышину; хрястнуло; с верхушкой в руках, ладвочкою стебля мужик, чуть ли не упав, чертыхнулся. «Против, – подержал на уме: – та же, понимай живота: ходные спотычки, препятствия и тут – косяком… Свычное, не стать привыкать. Редко всё идет по задуманному, чаще – не так. Хочешь получить удовольствие, какой-то успех, труднодостижимый – борись; бей да бей. Даром ничего не дается, нетути бесплатных удач. То же: окружающий мир; как не так? Вечные завады – помехи в действиях, повсюдная ложь, драки то и дело, в рядах… Противления… Измены друзей. Что ни говори – опровергнут как-нибудь, по-своему речь… В штате, да и тут, иногда – склоки, воровство, зубоежь».
Стебель, но уже без метелки, зрилось деревенскому, всплыл.
Тестюшко!.. Без шапки остался; как бы, – сопоставил мужик: смахивает… Корень, в земле! Укко не желает сорваться – что ему Великая Русь? Также, нипочем не уедет за море, в столицу свеян. Дескать, приглашали; ну да: шуточно сказал, понимай. Любится на устьях сидеть, в пригороде. Крепенько врос! Даже и не корень… ага: непоколебимый валун. Так же, приблизительно думает подруга по жизни, – промелькнуло в душе: норовом – едины… Кремень!
Видится, стоит, на колодезях, – припомнилось Парке: по воду пришла, на ключи по-за огорожею, в низ: бренчала на расшитом подоле, яко у росийских молодок в красногорском краю – короновидый чепец, долгий, до земли сарафан. Даже и теперь надевает материно амы; да пусть; полюби – родное итак. Понизу передника звоны-бубенцы-погремушки, всякие, в рядок, еже есть образы каких-то зверей… Вольская порода – с чудинами; отсюда пошло, якобы название: чудь.
Как-то углядел, на Покров: плавала околь портомоенки, в чем мать родила. Двадцати шти годов – старый! – закручинился он, Парка, скрывшись от ее наготы. Впрочем, невзирая на возраст позже, заотважась женился.
Вот еще, такая чудина: собирались обрить; Найду, разумеется; но; перед выхождением замуж. Требовал старинный обычай, видите ли-от… Возбранил. Еле удалось отстоять. Что это еще за дела: косы под лезье от косы! Так бы, не вмешайся – тю-тю…
Дальше – легче. Втайне от свеянских попов, по старине окрутились, тут же на подворье, под соколом. Венчал иерей, ныне многолетний старик житель деревеньки за бором [5] , отставленный от служб Онкудимище (у Спаса пред тем, в пору лихолетья служил). К вечеру Ыванова-дня, постного – считай, через год люба родила близнецов. Далее, в черёд волхвований акки, чудодейственных дочь, Марье избыла немоты.
5
Отсюда, очевидно пошло старинное название улицы Боровая, нынешнего Санкт-Петербурга.