Закат и гибель Белого флота. 1918–1924 годы
Шрифт:
Словам Карташова созвучны высказывания русского поэта Ивана Савина в очерке, опубликованном рижской газетой «Сегодня». Поэт обращал покаянные слова от лица своего поколения к предполагаемым «далеким потомкам»: «…Мы всю жизнь свою ныли. Смешно сказать: пережарит ли кухарка жаркое, падут ли 0,003 акции какого-либо банка, случайно купленные и полузабытые, суше, чем обычно, поздоровается Она, мы неизменно ворчали: „Ну и жизнь! Вот кто-нибудь перевернул бы ее верх дном“! Теперь ее перевернули. Кажется, надолго… И только теперь… мы поняли, наконец, что „Ну и жизнь!“ — была настоящей жизнью… Революцию подготовили и сделали мы. Революцию подготовили и сделали кавалеры ордена Святой Анны третьей степени, мечтавшие о второй, студенты первого курса, завидовавшие третьекурсникам и, наоборот, штабс-капитаны, до глубины души оскорбленные тем, что Петр Петрович уже капитан… учителя математики, презиравшие математику и всем сердцем любившие что-нибудь другое, судебные следователи, страстно мечтавшие быть послезавтра прокурорами…» [3] .
3
Савин
Но если эти люди вольно или невольно попустительствовали перевороту, то кем же были сами большевики и кто составлял их ряды? Ответ легко находим у профессора Ильина, знавшего большевиков не понаслышке: «Неустроившиеся семинаристы, недоучившиеся студенты, писаря, фельдшера, школьные учителя, фармацевты, приказчики, конторщики, почтальоны, „квалифицированные“ рабочие и всевозможный „третий элемент“ (пресловутые земские статистики из политических ссыльных) — из них-то и вербовался основной кадр коммунистов — всех этих „кожаных“ комиссаров, револьверных комендантов и одержимых „товарищей“…» Что же произошло, по существу, в нашей стране 90 лет назад? «Во мгновение ока была сметена монархия, сметены три века национальной чести России. К власти тянулись кровавые руки каторжан, уголовных преступников, воров, интернациональных авантюристов, будущих цареубийц. Каины совершили каиново дело: уничтожили церковь Христову, армию, семью, честь и понятие о Родине, заменив прекрасное слово „РОССИЯ“ похабными буквами P.C.Ф.С.Р.» [4] , — подводил итоги произошедшего один из свидетелей событий сорок лет спустя. И все же… Империя казалась столь незыблемой, вера твердой, а те, кто укреплял и поддерживал державу, выглядели мудрыми государственными и духовными вождями. Так ли было на самом деле?
4
Ишевский Г. П. Честь. Мюнхен: Издание Обшекадетского объединения, 1957.
В дни, когда маховик всеобщего развала лишь только набирал свои первые обороты, в феврале 1917 года в недрах Синода, призванного стоять на незыблемых позициях по защите монархического строя, не наблюдалось ни малейшей тревоги за судьбу Отечества. Самый непредвзятый анализ действий Синода, предпринятых в смутные дни февраля — марта 1917 года, заставляет ужаснуться беспечности позиции русской православной церкви по отношению к верховной власти государя. Если судить по отзывам современников, в дни государственного кризиса и возникшей угрозы крупных социальных беспорядков члены Синода взирали на происходящее по меньшей мере с поразительным равнодушием. В первые дни после отречения государя, как вспоминал протопресвитер военного и морского духовенства о. Г. Шавельский, в Синоде «царил покой кладбища». Синодальные архиереи вели текущую работу, занимаясь главным образом решением различных бракоразводных и пенсионных дел. За этим на первый взгляд необъяснимым молчанием большинства иерархов скрывались их антимонархические настроения. Это бездействие и даже отстраненность проявлялись в отсутствии всякой реакции некоторых членов Синода на поступавшие к ним письменные обращения и петиции в защиту самодержавия, направляемые гражданами России и некоторыми государственными чиновниками, озабоченными происходящим в стране.
Одним из первых о необходимости поддержки монархии высказывался товарищ обер-прокурора князь Николай Дмитриевич Жевахов. Еще в самый разгар первой волны петроградских забастовок, 26 февраля 1917 года, он предложил председателю Синода — митрополиту Киевскому Владимиру (Богоявленскому) — выпустить воззвание к населению от лица церкви. Князь считал необходимым подобное обращение, «вразумляющее, грозное предупреждение церкви, влекущее, в случае ослушания, церковную кару». Митрополит Владимир, таивший обиду на императора Николая II за вмешательство последнего в церковные дела, а именно за собственный перевод с Петроградской на Киевскую кафедру, нашел неплохой повод для сведения с государем личных счетов, отказавшись от подобного обращения церкви к народу, невзирая на настоятельные просьбы князя Жевахова.
Причины этого недавнего конфликта митрополита Владимира и государя, были ясно изложены их общим современником — большим мастером придворной сплетни: «Безукоризненно честный и прямой, но не блиставший ни наружным видом, ни ученостью, ни гибкостью ума, ни даром слова, ни уменьем держать себя в высшем обществе, простой и непосредственный, — он оказался серым и невзрачным для северной блестящей столицы. Он еще более проигрывал, когда его сравнивали с его предшественником — образованным, умным, воспитанным, тонким и элегантным митрополитом Антонием (Вадковским). Рассказывали, что при первом посещении на Рождественских Святках 1912 года царской семьи, он произвел на них тяжелое впечатление своей угловатостью и простоватостью. Указанные недостатки не помешали бы, однако, митрополиту Владимиру оставаться на Петроградской кафедре, если бы тут не примешивалось другое. Митрополит Владимир открыто стал на сторону врагов Распутина. А затем он выступил главным обвинителем распутинского друга епископа Варнавы…» [5]
5
Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк: издательство имени Чехова, 1954. T. I. С. 374–375.
Попытки здравомыслящих людей в империи призвать власть имущих осудить пока что вяло тлевший очаг смуты не прекращались. 27 февраля 1917 года на заседании Синода выступил обер-прокурор Николай Петрович Раев, но его слова не возымели ровным счетом никакого действия на архиереев. Можно сказать, что Синод остался по-прежнему «глух». Позже, в эмиграции, князь Жевахов вспоминал, что его просьбы о поддержке духовными властями гибнущей монархии нашел отклик только у представителей католической церкви в России. Ее представители выпустили небольшое по объему, но весомое по содержанию обращение к своей пастве с угрозой отлучить от Святых тайн каждого, кто примкнет к зачинщикам смуты. И, вспоминал князь, «ни один католик, как было удостоверено впоследствии, не принимал участия в процессиях с красными флагами».
В сопоставлении с католиками получалось, что члены православного Синода смотрели на разразившийся правительственный кризис не только отстраненно, но и безучастно, не предпринимая каких-либо попыток поддержать власть, не сказав ничего в защиту государя. 2 марта 1917 года синодальные архиереи частным образом собирались в покоях Московского митрополита. Члены Синода признали необходимым немедленно войти в сношение с Исполнительным комитетом Государственной думы. На основании этого можно утверждать, что Синод де факто признал Временное правительство еще до отречения Николая II от престола.
Необъяснимым с точки зрения здравого смысла было и торжественное заседание Синода, состоявшееся сразу после свержения государя — 4 марта 1917 года. На нем председательствовал уже известный нам митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) и новый синодальный обер-прокурор В. Н. Львов, назначенный на эту должность Временным правительством. Без всякого видимого принуждения и, надо полагать, вполне искренне, митрополит Владимир и члены Синода выражали искреннюю радость по поводу наступившей «новой эры в жизни Православной церкви». После произнесенных странных с точки зрения канонической дисциплины речей последовали еще более странные дела. Из зала заседаний Синода по инициативе, исходившей от самого обер-прокурора, было тотчас же вынесено в помещение синодального архива царское кресло, которое в глазах собравшихся иерархов было объявлено «символом цезарепапизма в Церкви Русской» и символом «порабощения Церкви государством». Казалось, дух безумия витал в синодальных стенах. Царское кресло вызвался тащить прочь немолодой обер-прокурор Львов, которому помогал один из церковных иерархов преклонных лет, член Синода. Заседавшими иерархами почти единодушно было решено передать царское кресло в музей. Словно бы стремясь превзойти Временное правительство по части политических нововведений, на следующий день, 5 марта 1917 года, Синод распорядился, чтобы во всех церквах Петроградской епархии многолетие Царствующему Дому «отныне не провозглашалось».
Вполне предсказуемое народное недоумение решено было разъяснить следующим образом. 9 марта 1917 года Синод обратился с посланием «К верным чадам Православной Российской Церкви по поводу переживаемых ныне событий». В нем был призыв, странно звучавший из уст недавних духовных столпов монархии, довериться Временному правительству, и начинавшийся словами: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ея новом пути». Под посланием поставили подписи епископы, до недавнего времени имевшие в российском обществе репутацию «монархистов» и даже «черносотенцев» — митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) и митрополит Московский Макарий, вскоре после того тихо отправленный Синодом на покой.
За три дня до выпуска обращения, 6 марта 1917 года, Митрополит Киевский Владимир поспешил направить от своего имени по всем епархиям телеграммы с распоряжением о том, что «моления следует возносить за Богохранимую Державу Российскую и Благоверное Временное правительство Ея». Поскольку в церковных богослужебных книгах определениями Синода 7 и 18 марта 1917 года было произведено упразднение молитв о царской власти, то таким образом Дом Романовых в сознании паствы утрачивал права на существование в качестве правящей династии. Получалось, что всего через несколько дней после начала Февральской революции Русская православная церковь уже утратила черты монархического института, легко перейдя на положение «республиканской», что, само по себе, есть тема для отдельного исследования. С прекращением церковной поддержки самодержавия его последними защитниками оставались лишь армия и флот, потому что надежда на поддержку граждан была весьма призрачной. Но флот и армию составляют люди, попавшие туда из недр общественной гражданской жизни, а в те времена общество сотрясали неимоверные противоречия и одолевал соблазн «вседозволенности».