Закат КенигсбергаСвидетельство немецкого еврея
Шрифт:
В то самое время, когда проходила моя бар-мицва, Геринг поручил Гейдриху подготовить «реалистичное и конкретное окончательное решение еврейского вопроса» в европейских странах, находящихся в сфере влияния Германии. И всего несколько недель спустя в концлагере Хельмно под Познанью и в Освенциме опробуют первые газовые камеры, а в Бабьем Яру под Киевом уничтожат 34 тысячи евреев.
Желтая звезда
Мама заботилась о том, чтобы не угасал мой интерес к литературе, контрастирующий с происходящим и помогающий сохранить надежду. Музыка раскрывала свою мощь и, как всегда в трудные времена, брала на себя роль утешительницы. Мудрые изречения укрепляли веру в добро, и всякое проявление человеческой теплоты обнадеживало, придавало уверенности.
Никто не знал, что пошли последние месяцы учебы и общения со школьными друзьями, но все так торопились жить и чувствовать, что объяснить это можно одним — неосознанным ощущением надвигающейся беды. Труд Эрвина Петцалля на еврейскую религиозную тему уже перевалил за сотню страниц, Манфреда Хоппа уважали за его феноменальную способность запоминать исторические даты, я пробовал силы в сочинении глубокомысленной прозы, а дома писал картину за картиной и разучивал концерт Мендельсона и этюды Роде. Во внешкольное время нас приглашала к себе домой фрейлейн Вольфф для чтения Шекспира по ролям.
Отправляясь в город на велосипеде, я надеялся увидеться с Рут, без которой скучал. Как бы случайно встречаясь, мы старались скрывать свои чувства. Правда, порою, точно бес попутал, мы обменивались колкостями, но, как правило, оказывали друг другу знаки внимания и приязни, отчего причиняемые друг другу страдания, будто их и без того не хватало в жизни, чередовались с блаженством, к которому мы так стремились.
Соседский Клаус навещал меня регулярно. Если же я приходил к нему поиграть с его чудесной железной дорогой, то детскую запирали снаружи, чтобы никто из других родственников или случайных посетителей не узнал, что семья Норра поддерживает контакты с евреями. Нам, детям, удавалось не уделять много внимания антисемитской клевете, плакатам и предписаниям. До сих пор мои обиды и разочарования, бывшие следствием ужасной политической обстановки, хоть и оставляли след, все же не воспринимались как нечто из ряда вон выходящее. Не меньше унижений и обид выпадает на долю ребенка с косоглазием или иным физическим пороком.
Большая политика и война оставались для меня чем-то непостижимым. Тем, чему, как погоде, бессмысленно сопротивляться. В безотчетном возбуждении я следил за продвижением немецких войск в глубь России, отмечая цветными булавками на висевшей в моей комнате карте каждый новый взятый город. Зачем я это делал?
В те дни мой единокровный брат Петер посетил отца. Он был нацистом и офицером бронетанковых войск и имел высокие боевые награды за участие в польской, французской и российской кампаниях. По понятным причинам отношения между Петером и отцом были очень напряженными, и мы не знали, как Петер отнесется к маме и ко мне. И действительно, держался он надменно и холодно, отвергая всякую любезность с нашей стороны. Пока он разговаривал с отцом в гостиной, его офицерская фуражка висела рядом с зеркалом в коридоре. Мама была на кухне. Я осторожно взял фуражку и, надев ее, долго рассматривал свое отражение. О чем я тогда думал? Сейчас не вспомнить, знаю лишь одно: не будь у меня той же склонности к щегольству, что побуждала многих молодых людей носить униформу и знаки воинской доблести, я бы никогда не примерил эту фуражку. Нет, все-таки различия между Петером и мною были не столь значительны, как велят считать Железный крест и еврейская звезда.
Лишь спустя несколько дней отец решился пересказать нам шокирующие эпизоды из рассказов Петера. Особенно потрясла меня история о том, как они — кто? не сам ли Петер? — облив бензином, подожгли одного русского, отмеченного высокими наградами. Петер был ранен под Москвой, благодаря чему, несомненно, и пережил войну: теперь он мог служить только инструктором. После разгрома Германии он вспомнил о своей шведской родне и избавил себя от созерцания руин, возникших не без его участия.
Вспоминаю рыдания соседки, проникавшие сквозь стены и двери и резко дисгармонировавшие с победным ликованием и пением «Проснись, Германия!». Телеграмма с извещением о геройской гибели их сына Хельмута буквально раздавила супругов Норра. Авиабомба русских оборвала его молодую жизнь. Хельмут был главной надеждой простой мещанской семьи. Он с отличием окончил школу и был на пути к тому, чтобы достичь в жизни большего, чем кто-либо в его роду. Не Клаус или Лило, а Хельмут был предметом их гордости. И вот мечты о великом рейхе для супругов Норра больше не существовало. Вновь и вновь они сетовали на свое горе и были безутешны.
Словно удар — правда, его следовало ожидать — поразил нас приказ об обязательном для евреев ношении желтой звезды. Таким образом, вторая годовщина войны стала для нас переломным моментом. Если до сих пор еще можно было полагать, будто все меры против евреев нацелены на ограничение их прав в профессиональной, финансовой, юридической и социальной сферах, то отныне стало совершенно ясно, что планируется их полное исключение из немецкой жизни.
Первые депортации подтвердили это, и все большее число топонимов стало ассоциироваться с концлагерями. Распоряжением от 23 октября 1941 года евреям было запрещено эмигрировать, и ловушка захлопнулась. Осуществлению «окончательного решения» (с некоторых пор это словосочетание вошло в обиход) был дан зеленый свет.
Уже несколько лет евреев объявляли расово неполноценными и этнически вредными. Их сделали козлами отпущения, ответственными за все позорные эпизоды немецкой истории. В демонизации евреев бездумно участвовало множество тех, кто чувствовал себя связанным с великими традициями немецкой духовной жизни. Демонизация есть семя, из которого вырастает зло. Она служит предпосылкой для отчуждения, изоляции и в конечном итоге даже массовых убийств; только благодаря ей преступления получали видимость законных действий по спасению немецкого народа. Представление о том, как выглядел такой «научно обоснованный» призыв к эвтаназии и принятию «мер по обеспечению расовой чистоты», могут дать выдержки из работы Конрада Лоренца о «нарушениях видового поведения, вызванных одомашниванием», опубликованной в 1940 году в «Журнале по прикладной психологии и характерологии».
Это статья о «серых гусях». В конце введения Лоренц подчеркивает цель своей работы:
…я надеюсь выполнить гораздо более важную задачу: обратить внимание того, кто призван осуществлять селекцию, на совершенно определенные ценности, забота о которых уже потому должна остаться в ведении селекции, что в результате воспитания и обретенного опыта они принципиально независимы от влияний.
Нижеследующие цитаты должны со всей полнотой продемонстрировать, насколько бесчувственным, неуважительным к человеку, равнодушным к его страданиям может быть ученое теоретизирование. Используя национал-социалистский жаргон, Лоренц пишет о «паразитирующих на народном теле», о «морально неполноценных» или «социально неполноценном человеческом материале». «Выбраковке» подлежат и «асоциальные элементы», и инородцы, «селективная изоляция» которых облегчается тем обстоятельством, что их гораздо легче распознать, чем остальных. Полная противоположность им — «полноценные соплеменники» в «здоровом народном теле». По мнению Лоренца, «достояния крови» и «высшие наследственные ценности» следует путем «выбраковки» защищать от малейшего отклонения, способного нанести «столь сильный урон дальнейшей стабильности и дальнейшему развитию всего того, ради чего мы живем и боремся». Нельзя было оказать большего содействия и поддержки нацистской практике эвтаназии и уничтожения евреев. (Извинение Лоренца, что он имел в виду «лишь» преступные элементы, при таких формулировках принято быть не может.) Судите сами:
…Если допустить существование факторов, благоприятствующих мутациям, то их распознание и исключение является главнейшей задачей в деле сохранения расовой чистоты, ибо постоянно возобновляющаяся возможность появления людей с отклонениями в социальном поведении, свойственном данному виду, наносит народу и расе более тяжелый вред, чем смешение с иноплеменниками, поскольку эти последние, по крайней мере, распознаваемы как таковые и после однократной селективной изоляции уже не представляют собою опасности. Если же, напротив, обнаружится, что в условиях одомашнивания не происходит накопления мутаций, а увеличение количества мутантов и дисбаланса родов возникает только в результате отпадения фактора естественного отбора, то следует подумать о более решительной, чем существующая ныне, выбраковке морально неполноценных, так как в этом случае она была бы призвана буквально заместить все те факторы, которые обеспечивали отбор в естественных условиях жизни на воле. Далее, следовало бы и после однократно проведенной выбраковки выпадающих из общего ряда мутантов продолжать постоянный селективный контроль, считаясь с возможностью повторных гомологических мутаций…
Небольшое отклонение от норм социального поведения, которое в крестьянском или рыбацком поселке нанесет вред только пораженному им роду, в условиях большого города даст этому роду возможность обманом получать преимущества перед полноценными соплеменниками и стать опасным паразитом на народном теле. Нетрудно припомнить огромное множество имевших место случаев, когда полноценные качества полноценных членов общества были «вознаграждены» негативным отбором. Всюду, где единственным фактором отбора оказывается конкуренция соплеменников за жизненное пространство, это явление ведет к тому, что социально неполноценный человеческий материал — именно в силу своей неполноценности — становится в состоянии проникать в здоровое народное тело и, в конечном итоге, уничтожать его. Если воспользоваться далеко идущей биологической аналогией, то абсолютно так же в клеточной структуре высших организмов ведут себя клетки злокачественной опухоли…