Закат викинга
Шрифт:
– Мой отец, – вступил в разговор Кнут Ульфссон, – возглавил однажды поход против франков. Стал он во главе ирландцев, исландцев и данов. А все кончилось тем, что они друг другу перерезали глотки, и остался мой отец в стране франков с разбитым кораблем и ржавым кинжалом. С этим ему и предстояло добыть себе счастье. Три года добирался он до дому пешком. Вот уж не хотел бы я возглавить такое разношерстное войско. Эти краснокожие больше, чем любой народ, какой мне в жизни встречался, склонны перерезать друг другу глотки, уж поверьте мне!
Когда викинги отправились в большой вигвам Гичиты, они застали там вождей других племен, с которыми Гичита о чем-то совещался. Он принимал их полулежа на шкурах. Ноги у него все еще сильно болели, и он не мог разговаривать стоя. Зато все его воины полукругом стояли у него за спиной.
Другие вожди передавали трубку мира по кругу. Гичита говорил, а они кивали головами, и черные глаза их не выдавали никаких чувств. Выражение их не изменилось даже тогда, когда прибыли белые викинги и встали за спиной у Гичиты.
Харальд с удивлением обвел взглядом вождей у костра. Ему никогда не приходило в голову, что люди могут быть такими разными! Среди них были низкорослые, с плоскими желтыми лицами, как у иннуитов, и завернутые в медвежьи шкуры мехом наружу, так что и лица-то было трудно разглядеть, и высоченные, с коричневой кожей, на которых, наоборот, почти ничего не было надето, кроме расшитой бусами набедренной повязки, медных браслетов да маленького колчана со стрелами, висящего на ремешке на шее, и крепкие прочно «сколоченные» мужчины в расшитых коротких куртках и мокасинах, с уборами из орлиных перьев на головах, которые держали в руках ножи и опушенные мехом небольшие щиты. Словом, люди всякого вида и из всех племен. Гичита что-то говорил им на простом, примитивном языке, помогая себе жестами. Они либо кивали в ответ, либо махали руками.
Ваваша шепнул Харальду:
– Мы прибыли последними, и поэтому должны поведать о своем путешествии. Вот почему мой отец Гичита говорит с ними. Таков обычай. Он объясняется на «первоначальном языке». Так мы его называем. Это язык первых краснокожих людей, которые прибыли с севера тысячу жизней назад. Они пришли сюда, неся свои пожитки на спине, чтобы заселить леса, берега и равнины в здешних местах. Все краснокожие знают этот язык и говорят на нем, когда соберутся вместе в это время года. Это язык мира и братства. Позже, когда мы покинем священный карьер, мы опять будем говорить каждый на своем языке.
– И что же, – спросил Харальд, – когда вы оставите эти места, вы опять будете убивать друг друга?
Ваваша кивнул.
– Это древний обычай, – сказал он. – Мы все тронемся в путь, когда задуют северные ветры – в один и тот же день. И направимся каждый к своему стойбищу. Древний закон гласит, что никто не имеет права начинать сражение в течение трех дней. А через три дня, когда краснокожие успеют удалиться на довольно большое расстояние от священных мест, тогда они могут себе позволить все что угодно.
– Это в обычае и у других народов, – вступил в разговор Груммох. – Народы, которые живут южнее Миклагарда, совершают ежегодные паломничества к святым местам в Иерусалиме. У них это тоже принято. Также и у саксов, и у франков, которые направляются на поклонение в Рим. Это мудрое соглашение, и оно сдерживает кровопролитие, которое могло бы случиться, не будь такого закона.
Ваваша мрачно улыбнулся.
– К сожалению, несмотря на закон, находятся люди, которые ночью у костра напиваются маисового пива, заводят сумасшедшие пляски и уже не помнят, зачем они сюда явились. Они совершают набеги на вигвамы враждебных им племен и нарушают наш закон.
– Я этого всего не понимаю, – сказал Кнут Ульфссон. – Я сам происхожу из семьи берсерков, и мне кажется, радость жизни вовсе не в том, чтобы сидеть у очага и слушать сказки старых баб, а в том, чтобы обменявшись достойными воина ударами, положить врага к своим ногам. Вот в этом действительно заключается смысл жизни!
Харальд Сигурдссон строго взглянул на него.
– У меня жена и двое сыновей, которые ждут у фьорда моего возвращения. И я собираюсь к ним вернуться. Я не потерплю этих берсеркских разговоров, Кнут Ульфссон. То, чем занималась твоя семья, это одно дело, и совсем другое – что я тебе приказываю. Так что изволь воздержаться от маисового пива и всяких там танцев, пока мы здесь. И держи свой топор там, где ему положено быть – сбоку на ремне. Если я когда-нибудь еще замечу это сумасшедшее берсеркское выражение на твоем лице, я помогу нашим краснокожим друзьям и сам утихомирю тебя. Причем, навсегда. Хорошенько запомни это.
Кнуту Ульфссону эти слова не пришлись по душе, но он хорошо знал, что Харальд Сигурдссон никогда ничего не говорит зря. На берегах фьорда даже была сложена такая припевка:
Гром гремит, но может и не ударить,Туча грозит дождем, но может и не пролиться.Волк рычит, но может и не укусить,Если зарычит Харальд, прощайся с жизнью.Кнут опустил голову и отвернулся, чтобы не прочесть на лице Харальда эту готовность зарычать.
Всю ночь краснокожие пели и плясали под музыку барабанов, деревянных и костяных флейт. Некоторые из краснокожих стояли, выстроившись в линеечку в чем мать родила, и вертели над головами огромные трещотки, пока розовые от пламени костров сумерки не наполнились свистом, треском, визгом этих странных инструментов. Возле другого костра плясали люди с запада. Их спины были украшены уложенными кругом раскрашенными перьями, символизирующими солнце. Ритмичный топот их ног словно пульсировал в самой земле, а затем поднимался оттуда вверх к небу, пробирая человека до костей.
Харальд, переходивший от одной группы людей к другой, вдруг увидел Кнута Ульфссона, жадно пьющего маисовое пиво из глиняного кувшина. Кувшин держал у его губ краснокожий, чье лицо было все расписано белыми полосами. Кнута при этом пробирала дрожь, а Харальду было известно, что это дурной знак.
Он осторожно взял кувшин и вежливо подал его краснокожему, который с удивлением взглянул на вождя викингов. Харальд схватил Кнута за шиворот, отвел к тотемному столбу, прочно врытому в землю, и привязал берсерка к столбу за руки.