Закат викинга

Триз Генри

Викинги рассмеялись и похлопали друг друга по плечам. Груммох остановился перевести дух и поднял с земли самый большой из ножей, оставленных на поле боя краснокожим воином.

– Теперь мы хорошо вооружены против всех, кому заблагорассудится на нас напасть, – сказал он. – И спасибо тебе, брат, за совет хорошенечко поторговаться. Раньше мне никогда не приходило в голову торговать оружием во время битвы, твои слова прозвучали вовремя.

– Я всегда рад подать дружеский совет, – отозвался Харальд.

Груммох махнул рукой, туда, где колебалось море черных голов.

– Посмотри туда! Вон там, позади толпы – Хеоме и Кнут Ульфссон. А я-то все гадал, когда мы их снова увидим вместе!

Хеоме бил в плоский барабан своими искалеченными руками, потому что пальцы его не могли удержать барабанные палочки. Звуки, которые он извлекал из туго натянутой оленьей кожи, неслись над усеянной трупами землей, как шепот самой смерти.

Кнут Ульфссон к этому времен содрал с себя всю одежду. Он мотал головой в такт барабану, точно боевой жеребец, которого как не держи, все равно кинется в самую гущу битвы. Его косы, которые вообще-то были светло-русыми, сейчас окрасились алой кровью, и, затвердев, торчали во все стороны. В правой руке он сжимал длинный железный боевой топор, который принес с корабля, а в левой – щит, каким обычно пользуются краснокожие: деревянный круг, обтянутый кожей бизона, с каймой из гусиного пуха.

Груммох заметил с горечью:

– Не пристало викингу сражаться против друзей и соратников. Этот парень опьянен не только маисовым пивом. Его пьянит жажда славы и почета у алгонкинов! Кажется, ему захотелось стать их боевым вождем после сегодняшней битвы.

– После сегодняшней битвы Кнут Ульфссон будет коченеть на этом холме. Это я тебе обещаю, а о таких вещах я никогда не говорю попусту.

Груммох, чьи руки по локоть были красны от крови, а по лицу ручьями текли кровь и пот, завопил пронзительным голосом:

– Кнут Ульфссон, приглашаю тебя повеселиться! Иди сюда, как настоящий мужчина, и мы с тобой вместе станцуем, друг сердечный!

Кнут обвел все вокруг невидящим взглядом и крикнул, ни к кому не обращаясь и сотрясая голубой утренний воздух:

– Я – Локи, я краснокожий Локи! Калечный Хед бьет в барабан в мою честь! Гордый Бальдр мертв! Я не откликаюсь на приглашения смертных!

– Бедняга совсем сбрендил, – сказал Харальд. – Он такой же сумасшедший, как и тот калечный краснокожий, из-за которого разгорелась эта битва.

И, возвысив голос, он крикнул:

– Кнут Ульфссон, крошка, Харальд Сигурдссон приказывает тебе! Поднимись на холм и покажи, что ты еще помнишь из боевых приемов. Не забывай, это Харальд научил тебя всему, что ты умеешь. Он учил тебя на пастбище за деревенскими помойками!

У Кнута Ульфссона вдруг начали заплетаться ноги. Показалось даже, что берсерк вот-вот упадет, потом он затряс выпачканной в крови головой, точно впавшая в истерику девка, когда ей уже все равно, кто на нее смотрит.

И наконец выкрикнул, высоким, не своим голосом:

– Харальд Сигурдссон – настоящий мужчина! Я не трону Харальда Сигурдссона, научившего меня, как управляться с боевым топором. Пусть Харальд Сигурдссон спустится ко мне с холма, и мы встанем с ним рядом, как братья, и будем сражаться за Хеоме. Два настоящих берсерка среди стаи паршивых волков!

– Я беру себе в братья только мужчин, Кнут Девичьи косы! И я сражаюсь только за мужчин, а Хеоме Мягкорукий не мужчина! Иди сюда и узнай, что значит встретиться лицом к лицу с мужчиной!

На эти слова стоявшие на холме краснокожие взорвались смехом, хоть кровь их павших братьев поднималась им по колено, а сила их шла на убыль, по мере того, как солнце выплывало в небесную синеву.

Кнут Ульфссон, услышав этот глумливый смех, так заскрипел зубами, что они стали крошиться. Он так яростно кусал губы, что кровь брызнула и побежала по его продолговатому подбородку, нарисовав на нем красную бороду. Он стал с угрожающим видом вертеть над головой боевой топор. Стоявшие рядом с ним краснокожие отпрянули: они поняли, что сейчас к нему невозможно обратиться ни с какими словами и никаким способом нельзя его урезонить.

Затем Кнут начал выкрикивать в такт барабанному бою Хеоме, точно сердца обоих бились в унисон:

Кнут Ульфссон обращается ко всему свету!И вот что Кнут Ульфссон хочет сказать:Никакой белый медведь из ледяной пустыни,Никакой призрак в темном зале,Ни кровь, ни кость, ни плоть, ни требухаНи рана в живот, ни рана в глаз,Ни рана в печень, ни рана в рукуНе может его напугать, не может его отвратитьОт того, чтобы принять вызов!Кнут Ульфссон взглядом заставил струсить волка,Он выгнал гремучую змею из ее убежища,Он пожал лапу медведю правой рукой.Кнут Ульфссон не дрогнет перед пикой Харальда,Он не уклонится от его удара,Не согнется, если Харальд ударит,И хоть Харальд велик,Кнут Ульфссон выше,И если Харальд убьет Кнута,Они вместе отправятся в Валхаллу!

Груммох содрогнулся от этих слов. Потому что ему стало ясно, что Кнут дошел до последней стадии берсеркского сумасшествия. В таком состоянии разум изменяет викингу, он сам радостно, с шуткой и смехом напарывается на острие пики, не отдавая себе отчета в том, что он чувствует и говорит. Такие люди умирают, не осознавая своей смерти. Но самое ужасное, что, умирая, они всегда забирают с собой того, до кого дотянется их рука, держащая оружие. Эти люди не предпринимают ни малейшего усилия, чтобы спасти свою жизнь. Они полностью вкладывают себя в наносимые ими удары…

Груммох пробормотал запекшимися, покрытыми пеной губами:

– Я встану с тобой рядом, Харальд. Как только он приблизится, я ударю его по ногам древком своего топора. И когда он рухнет на землю, мы отправим его паковать вещички и собираться в дальнюю дорогу.

Но Харальд ничего не ответил на это. Лицо его сделалось твердым, точно было вырезано из дерева. Он не спеша встал в боевую позу, выставив вперед левую ногу. Он готовился встретить нападение берсерка. Каждое движение было взвешено и обдумано. Точно он стоял перед королевской особой и готовился поклониться ей. Точно он стоял перед дамой и готовился пригласить ее на танец в просторном и высоком зале на зимних празднествах. Точно он был статуей из слоновой кости. Статуей человека, готовящегося предстать перед самой Смертью.