Заказ

Семёнова Мария Васильевна

Выбравшись на загородную трассу, белый «Жигуль» перестал обращать внимание на знаки ограничения скорости. Инспектора ГАИ вскидывали было жезлы, но, рассмотрев номера, успокаивались. Когда автомобиль взбирался на горки, за кормой в сплошной сетке дождя ещё возникали высотные силуэты города, но по бокам уже мелькали то крохотные домики садоводств, то нарядные кирпичные особнячки. И чем дальше, тем реже становились сады-огороды, а участки дивной лесной красоты – всё продолжительней…

Присутствие Любаши обратило хмурого Фаульгабера в учтивого кавалера. Когда девушка поинтересовалась, далеко ли ехать, он ответил незамедлительно:

– Километров девяносто…

Слава Богу, почти до места асфальт, так что часика за полтора долетим. Если старушка, конечно, не закашляет… – Он трижды постучал по рулю. – Вы поспите, если устанете. А то радио можем послушать… – И похвастался: – У меня их ажно два. Одно цивильное, другое наше – милицейское.

Крутанул ручку на панели – и в маленьких динамиках сдавленно засипело, послышались голоса, близкие и далёкие. В это время мимо эгидовского автомобиля как раз проплывала сине-белая патрульная «Вольво», ехавшая ещё быстрей. За рулём сидел подтянутый гаишный майор. Он внимательно заглянул внутрь «Жигулей», и Фаульгабер поднял руку, здороваясь. Майор кивнул ему, мощная «Вольво» легко умчалась вперёд, и через минуту в эфире прозвучало:

– Четырнадцатый, прими белого «Жигуля», «шестёрку». Не тормози – свои едут…

Фаульгабер поднёс к губам маленький микрофон:

– Спасибо, Иван Анатольевич! А то нам туда-обратно почти две сотни мотать…

– Пожалуйста, – отозвался майор. Его «Вольво» уже нигде не было видно.

– Я четырнадцатый, – раздался молодой голос. – Понял! Слышь, браток, только ты поаккуратней… места всё-таки дачные, не задави никого. Лады?

– Лады, ребята. Спасибо!

– Свояк свояка видит издалека?.. – понимающе спросила Любаша.

– А то как же, – впервые за всю дорогу улыбнулся Семён. – Работа такая… Ладно, я вам обычное лучше включу. А то ужастей всяких наслушаетесь… «Эльдорадио» как? Устроит?

В салоне зазвучала негромкая мелодичная музыка: передавали золотые старые песни. Кого-то приглашали зайти в отель «Калифорния», кто-то брал билет до города Одиночество, кто-то искал дом, у которого солнце встаёт…

Машина миновала развилку, где шоссе «Скандинавия» превращалось в настоящий европейский автобан, широченный и гладкий. Даже официально разрешённая скорость была здесь сто десять, а уж неофициально… Фаульгабер разогнал «Жигули» до весёлого посвистывания за окнами, но мокрый асфальт всё равно стлался под колёса мягко и гладко. Умеем же, когда захотим…

Дождь горизонтальными струями устремлялся в лобовое стекло, щётки работали не переставая. «Эльдорадио» передало новости, потом рекламу, потом прогноз погоды… Потом опять пошла музыка. Болотными огоньками во тьме проявлялись и угасали аккорды, сплетаясь в неосязаемую мелодию, и наконец приглушённо и призрачно зазвучал голос певицы… Антон эту песню слышал, естественно, не впервые, и никогда она ему особо не нравилась, но на сей раз он ощутил, как внутри что-то сладко и больно отозвалось, удивился и… вспомнил. Это была та самая песня из фильма «Твин Пикс», под которую на вечеринке он танцевал с Аней.

Картины позавчерашнего вечера тотчас поднялись перед глазами, начисто заслонив тёмно-серую ленту шоссе и мелькающие километровые столбики. Вот он подаёт Ане руку, и она поднимается ему навстречу из-за стола. Вот его ладони осторожно ложатся на её талию… а её руки касаются его плеч… Уже знакомая электрическая волна пробежала по всему телу, от макушки до пят. А ведь каких-то три дня назад он кормил в подворотне котов, умилялся доверчивой ласке Анжелки и понятия не имел, что переживёт нечто подобное!..

Пока

длилась мелодия, «Жигули» успели намотать на колёса ещё несколько километров. Но вот песня кончилась, и Панама медленно вернулся к реальности. Взглянул на часы и подумал, что надо бы позвонить Ане, волнуется же небось… Уже протянув руку к мобильному, он покосился в зеркальце на Любашу. Потом повернулся всем телом, насколько позволил ремень.

Девушка дремала, убаюканная тихой музыкой и плавным покачиванием автомобиля. Должно быть, она в самом деле теперь легко уставала… Сон стёр с её лица жизнерадостную весёлость, и Антон рассмотрел бледную до прозрачности кожу, впалые щёки, страдальческую складочку между бровей… «Полгода, – вспомнилось ему, – в лучшем случае годик…» Тут она чему-то улыбнулась во сне, чуть подвинулась, устраиваясь удобней… И Панама осознал, что она накинула на себя его кожаную куртку, и та обнимает и греет её, как объятие, и…

Антон с трудом заставил себя отвернуться и невидяще уставился в лобовое стекло. Он сам не понимал, что с ним творилось. В душе неведомо откуда поднялась такая волна нежности и тепла, что стало трудно дышать. Некая часть его существа пребывала сейчас на заднем сиденье и бережно обнимала спящую девушку, следя, чтобы ей было хорошо, тепло и покойно, чтобы ничто не потревожило её сон. А зачем нужна железная шея, как не затем, чтобы её обняли такие вот слабенькие, хрупкие руки, зачем крепкое плечо под кожаной курткой, как не затем, чтобы Любаша могла прижаться щекой и почувствовать, что он рядом, а значит, будет всё хорошо…

Фаульгабер мельком взглянул на него. Потом в зеркальце на Любашу. И шепнул:

– Спит?..

– Спит, – тоже шёпотом отозвался Панама.

Минут через пятнадцать Семён высмотрел впереди указатель. Плавно сбросил скорость и свернул на дорогу, ведущую в животноводческое хозяйство, так аккуратно и мягко, словно вёз детскую коляску по садовой тропинке.

Музыка по радио сделала паузу. Смолкли электронные ритмы, остался лишь приглушённый стук дождя по металлической крыше, да ровный гул двигателя, да изредка – плеск воды, ударявшей в днище из-под колёс…

А потом где-то в недрах студии поменяли компакт-диск, и над промокшими соснами, над быстро бегущей машиной началось величавое шествие простой и царственной в своём благородстве мелодии. Музыка рвала облака и впускала в серый мир солнце и молнии, она проникала в самые глубины души, изгоняла из неё всё мелкое и недостойное, рассказывала о несбыточном и высоком, о гибели и надежде, о последнем бое и о бессмертной любви…

Мелодия «Романса» Свиридова.

…Баталия на манеже «Юбилейного» развернулась нешуточная. В последний день разыгрывался самый престижный и значительный приз, а потому кипение страстей достигло предела. Желание выиграть толкало спортсменов на риск – и одним адреналин в крови помогал мобилизоваться и выдать максимум возможного, других заставлял нервничать и совершать всё больше ошибок. Летели наземь жерди и уносили с собой чьи-то шансы на выигрыш. Более удачливые и хладнокровные показывали высочайшее мастерство, до предельной резвости разгоняли коней, «на одной ноге» выполняли казавшиеся невыполнимыми повороты… Лошади выпрыгивали из немыслимых положений – причём всадники некоторым чудом умудрялись не помешать им – и снова мчались вперёд. Раздувались ноздри, блестели внимательные глаза, реяли, как боевые знамёна, пышные ухоженные хвосты…