Заказ
Шрифт:
При слове «Путятина» у Василия Никифоровича болезненно напряглось что-то внутри. Оставалось надеяться, что Йон с Ольгой ничего не заметили.
– …У которых принято в семейном кругу говорить только по-русски. Ольга любезно согласилась сопровождать нас с тобой. Она рада случаю попрактиковаться в родном языке и, кроме того, отменно водит машину… Я, как ты видишь, временно инвалид!..
Йон заразительно рассмеялся, похлопал здоровой рукой Василия Никифоровича по плечу. Цыбуля зашагал рядом с ним, катя за собой складную тележку с собранным Марьяной Валерьевной чемоданом. Стеклянная дверь, управляемая телекамерой, приветливо распахнулась и выпустила их под тёплое осеннее солнце. Ольга вытащила из кармашка ключи, и голубая «Вольво», припаркованная неподалёку, приветливо мигнула подфарниками.
Когда-то давно, когда по телевизору ещё не показывали мыльных опер, российский народ запоем читал исторические романы. Старые и только что вышедшие. Люди записывались в очередь и с торжеством несли домой Балашова, Пикуля и Скляренко, выпрошенных до завтра. А потом обсуждали на службе и в толчее магазинов. Не обошла эта напасть и Михайловскую – тем более что молодой тогда директор «Свободы» о снабжении книгами пёкся весьма даже ревностно. Сам Цыбуля, правда, беллетристикой не увлекался, было некогда. Однако в случае чего и он не ударил бы лицом в грязь – всё, конечно, благодаря Марьяне Валерьевне. Однажды за завтраком она почти со слезами пересказала мужу трогательный эпизод из главы, прочитанной накануне в часы, оторванные от сна. Славянскую княжну выдали замуж за предводителя викингов, персонажа в соцреализме глубоко отрицательного. Так вот, по возвращении домой, едва ступив на берег с корабля, молодая женщина бросается обнимать первую же берёзку. Ибо в сумрачной Скандинавии берёзки, воплощение всего русского, расти, натурально, не могут…
Через неделю Михайловская охотилась уже за новым романом, и Василий Никифорович быстро забыл пересказанное женой. Быстро и, казалось бы, прочно. А вот теперь ни к селу ни к городу всплыло, и автора захотелось немедленно придушить: за стёклами комфортабельной «Вольво», выдававшей сто десять по нечеловечески гладкому – яичко во все стороны катай – автобану, стоял в осенней солнечной позолоте весёлый берёзовый лес!.. Зажмурься, отвернись от ухоженного шоссе и нарядных красно-бордовых домиков на той стороне – Россия Россией!.. Растут, стало быть, белоствольные! Да ещё как растут!.. Небось под каждой по подберёзовику. И сосны, и ёлки, и вообще всё то же самое, что в окрестностях Питера (насмотрелся, пока ездил с Антоном под Выборг смотреть гнедого Заказова двойника)…
А вот небо в Швеции – другое.
Цыбуле, привыкшему безо всяких синоптиков угадывать погоду на завтра, это бросилось в глаза сразу.
Здешние облака ещё не забыли об океанских просторах, над которыми только что гнал их атлантический бриз. Они ещё видят под собой море, ещё толком не поняли, что бесповоротно вплывают на материк… Что им маленькая Скандинавия?.. Пересечь, не заметив…
И если приглядеться – где-нибудь в углу небосвода непременно висит длинное волокнистое облачко, каких не бывает над сушей, и ветер, дыхание близкого Гольфстрима, [74] гладит и расчёсывает его, словно страусовое перо…
74
Тёплое течение в Атлантическом океане, благодаря которому в северо-западных районах Евразии климат гораздо мягче, чем на тех же широтах восточнее.
– А ведь когда-то считали, будто наше здание портит весь вид, – рассказывал Йон. – И мрачное-то оно, и уродливое, и то ли на тюрьму смахивает, то ли на скотобойню… Дождаться не могли, пока набережную пошире намоют и ещё ряд зданий выстроят, упрячут наконец безобразие…
Главный королевский конюший улыбался и любовно оглядывал внутренний двор. Рослые деревья, почти не заметившие наступления осени, журчащий фонтан, всё лето окружённый цветами… белую, недавно обновлённую изгородь «бочки» [75] … И надо всем – пронзительно ясное небо в квадратном обрамлении столетних стен. Старинный красный кирпич так и горел на ярком свету, заставляя Цыбулю хмуро вспоминать собственные мытарства со строительством конного завода. То, что получилось в итоге, работало очень исправно, но памятником архитектуры свободненские конюшни вряд ли когда-нибудь назовут…
75
Небольшой
Хозяин и гость неторопливо беседовали, шагая по мелкому гравию, а юная Серёжина однофамилица (или, чем чёрт не шутит, всё-таки родственница?..) переводила. Владела она обоими языками одинаково свободно. Вначале Цыбуля чопорно величал княжну «Ольгой Михайловной», но скоро сбился на «Оленьку».
– Простите, – тотчас поправился он. Девушка, годившаяся ему во внучки, лишь рассмеялась:
– Да что вы, Василий Никифорович. Так и зовите…
Фон Шёльдебранд, кстати, был для неё «дядей Йоном».
Цыбуля вдруг задумался, КАК станет рассказывать им о делах, учинённых их соплеменником. О том, что из-за жадности паскуды Нильхедена оказался чёрт знает где выращенный в России – и для России – наследник великого Секретариата… И, что гораздо хуже, погиб человек, ему самому, Цыбуле, доводившийся то ли внуком, то ли племянником, то ли вовсе любимым младшим сынком…
Серёжа Путятин незримо шёл рядом с Василием Никифоровичем по залитому солнцем двору. Он тоже любовался кладкой каретного сарая и фигурными окошками большого манежа, но время от времени вопросительно поглядывал на Деда, не давая запамятовать о главном. «Ну? – отчётливо слышал Цыбуля его голос. – Когда Заказа выручать будем?» Речь Василий Никифорович сочинил ещё дома. Потом отшлифовал её в Питере и десять раз повторил, пока летел в самолёте. Он скажет Йону… Тот возразит… А он ему… А в ответ… Отчего же теперь Цыбуля чувствовал себя так, словно заглянул к соседу по очень невесёлому поводу – и, шагнув на порог, нежданно-негаданно оказался за праздничным столом, и вот надо решительно встать, и поставить на скатерть радушно поднесённую рюмку, и выговорить: «А ваш сын, знаете ли, изрядный мерзавец…» Почему так? Потому, что Швеция – маленькая страна и ты это нутром чувствуешь на каждом шагу, и Стокгольм, в общем-то, крохотный, и оттого приехавшему из огромной России мерещится, будто все шведы – друг другу чуть ли не родственники?..
Берейторы в форменных тёмно-синих шинелях, встречавшиеся во дворе, отдавали своему начальнику честь.
– На самом деле мы штатские, – заметив взгляд гостя, пояснил фон Шёльдебранд. Он был генерал-майором в отставке; Цыбуля не удержался и подумал о том, как, наверное, хорошо быть отставным генералом в сугубо нейтральной, не лезущей ни в какие конфликты сытой стране. А Йон продолжал: – У нас до шестьдесят девятого года всех офицеров обязательно учили ездить верхом. Я сам и ещё кое-кто из наших служащих это застали, а вот нынешняя армейская молодёжь… Командование, конечно, имело причины, но моё личное мнение…
– «Жираф большой, ему видней», – усмехнулся Цыбуля. Личное мнение Йона он разделял полностью. – Наверное, командование сочло конный спорт слишком опасным для молодых офицеров?
Оленька перевела, Йон расхохотался, а Василий Никифорович поймал себя на том, что оттягивает и откладывает момент решительного разговора. В самом деле, ну не сейчас же, не с бухты-барахты… Осознав это, он в который раз мысленно помянул чёрта: «Стар, наверное, становлюсь…»
Хоромы у королевских коней, как и следовало ожидать, оказались не бедные. То есть ананасы на золотых блюдах им не подавали, но добротный пол, высоченный – много воздуха – потолок, просторные денники и вдоволь солнечного света из окон – чем не дворец для коня?.. Тёмно-гнедые, каждый под синей с жёлтым попоной, холёные красавцы любопытно оборачивались к вошедшим, тёрлись о решётку носами, фыркали, привлекая внимание.
– Наши шведские полукровные кони стали очень популярны для драйвинга. – Йон ловко, одной левой рукой, открыл защёлку, и наружу тотчас же высунулась лошадиная голова. Добрые глаза и доверчивые губы животного, в жизни своей не знавшего не то что жестокости – даже и грубого окрика. Высоко на стене красовалась его кличка: Кардинал. – Причём особенно ценятся гнедые, как у нас, в королевском выезде. И в результате, ты только представь, конюшня Его Величества получает лошадей, так сказать, второго разбора. Тех, которые не привлекли внимания спортсменов…