Шрифт:
Глубокий мир царит над прерией.
На много миль кругом не видно ни дома ни дерева, — одна только пшеница да зелёная трава, насколько хватает глаз. Далеко-далеко, так что они кажутся точно мухи, виднеются лошади и люди за работой, — это косцы, которые сидят на своих машинах и ряд за рядом косят траву. Единственный звук, какой слышен кругом — это стрекотание стрекоз; когда же меняется ветер, ухо время от времени улавливает ещё другой звук — хлопающий шум косилок там внизу, на горизонте.
Это ферма Биллибори. Она стоит совсем одиноко на Дальнем Западе, без соседей, без всякого сообщения с остальным миром, и до ближайшего городка прерий от неё несколько дней ходьбы.
Издали дома фермы похожи на крохотные скалы, возвышающиеся над необозримым морем пшеницы.
Зимой ферма необитаема, но с весны до последних чисел октября около семидесяти человек заняты там пшеницей. Три человека работают на кухне: повар и два его помощника, а на конюшне, не считая множества лошадей, стоит двадцать ослов. Но ни одной женщины, ни одной единственной женщины нет на ферме Биллибори.
Солнце жжёт с силой в 102° по Фаренгейту. Небо и земля трепещут от страшной жары, и ни малейшее дыхание ветерка не освежает воздуха. Солнце — точно раскалённая печь.
Вокруг домов тоже тихо. Только из большого, крытого дранкой сарая, который служит и кухней и столовой, слышны голоса и шаги повара и его двух помощников, которые очень заняты делом: они поддерживают огонь в большой плите, подбрасывая сухую траву, и вырывающийся из труб дым смешан с искрами и пламенем.
Когда пища готова, её в больших цинковых котлах выносят на двор и грузят на телеги. Потом запрягают ослов, и эти три человека везут обед в прерию. Повар — толстый ирландец, седой, похожий на военного; он наполовину гол, рубашка широко раскрыта, и его грудь похожа на жернов. Все называют его Полли, потому что он лицом похож на попугая.
Повар был раньше солдатом в одном из портов на юге; он питает склонность к литературе и умеет читать. Поэтому он взял сюда с собой на ферму песенник и старый номер газеты. До этих сокровищ он не позволяет никому дотрагиваться; они лежат у него на полке в кухне, чтобы он в свободную минуту имел их у себя под рукой. И повар с величайшим усердием пользуется ими.
Но вот Закхей, жалкий земляк его, который был почти слеп и носил очки, однажды завладел газетой, чтобы почитать. Предложить Закхею обыкновенную книгу было бы безполезно: маленькие буквы, как туман, сливались перед его подслеповатыми глазами, но тем большим наслаждением было для него держать газету повара и разбирать крупный шрифт объявлений.
Но повар тотчас же хватился своего сокровища, отыскал Закхея в его кровати и вырвал у него из рук газету. И между этими двумя людьми завязалась злобная, смешная ссора.
Повар назвал Закхея чёрномазым разбойником и собакой. Он щёлкнул пальцами перед его носом и спросил, видел ли он когда-нибудь в жизни солдата и знает ли он, как устраивается форт? — Нет, не знает! Тогда пусть будет поосторожнее! Да, да, пусть будет поосторожнее! И пусть держит язык за зубами! Что он зарабатывает в месяц? Может быть, у него собственные дома в Вашингтоне? Или у него отелилась корова?
Закхей ничего не ответил на всё это, он только обвинил повара в том, что тот подаёт сырой обед и хлебный пудинг печёт с мухами.
— Убирайся к чёрту вместе со своей газетой!
Он, Закхей, человек честный, он прочёл бы газету и положил бы её на место.
— Не стой ты здесь и не плюй на пол, грязная собака!
Подслеповатые глаза Закхея, точно шарики из стали, засверкали на его разъярённом лице.
С этого дня между обоими земляками разгорается навеки вражда.
Телеги с кушаньем направляются по прерии в разные стороны, на каждой из них пища для двадцати пяти человек. Люди сбегаются со всех концов, каждый хватает чего-нибудь поесть, бросается под телегу или даже под осла, чтобы во время обеда найти хоть немного тени.
Через десять минут уже всё съедено. Надсмотрщик уже снова в седле и зовёт людей на работу, а провиантские телеги возвращаются обратно на ферму.
И вот, пока помощники повара моют и чистят после обеда миски и чашки, Полли сидит за домом в тени и в тысячный раз читает солдатские песни из драгоценной книги, которую он привёз с собой из форта на юге. И в эту минуту Полли опять чувствует себя солдатом.
К вечеру, когда уже начинает смеркаться, из прерии медленно возвращаются домой семь телег с сеном, нагружённые рабочими. Большинство из них моют во дворе руки, прежде чем пойти ужинать; некоторые также причёсывают себе волосы.
Здесь представлены все нации и несколько рас, здесь и молодёжь и старые, переселенцы из Европы и уроженцы Америки, все в большей или меньшей степени бродяги и неудачники. Более состоятельные из этой банды носят в заднем кармане своего платья револьвер.
Обыкновенно ужин съедается весьма поспешно, при чём никто не произносит ни слова. Всё это множество людей боится надсмотрщика, который принимает участие в ужине и следит за порядком. И как только ужин кончается, все обыкновенно тотчас же уходят спать.
Но сегодня Закхей решил выстирать свою рубашку. От пота рубашка стала очень твёрдой и шуршит на нём днём, когда солнце жжёт его спину.
Вечер был тёмный. Все уже улеглись, и из большого сарая, где рабочие спали, раздавалось только заглушённое бормотанье.
Закхей пошёл к кухонной стене, где стояло несколько кадок с водой. Эта вода принадлежала повару, он тщательно собирал её в дождливые дни, — вода в Биллибори была слишком жёстка и слишком насыщена известью для того, чтобы в ней можно было стирать. — Закхей завладел одной из кадок, снял с себя рубашку и начал стирать. Вечер был тихий и холодный, он порядочно озяб, но рубашку необходимо было выстирать, и он даже начал слегка посвистывать про себя, чтобы немножко подбодриться.
Вдруг повар раскрыл кухонную дверь. Он держал лампу в руке, и широкий луч света упал на Закхея.
— Ага, — сказал повар и вышел из кухни.
Он поставил лампу на лестнице, подошёл прямо к Закхею и спросил:
— Кто тебе дал воду?
— Я сам взял, — ответил Закхей.
— Это моя вода! — крикнул Полли. — Грязный раб, как ты смел взять её! Лгунишка, вор, собака!
Закхей ничего не возразил на это и только снова стал повторять свои обвинения по поводу мух, запечённых в пудинге.