Закипела сталь
Шрифт:
Став сменным мастером, он так и повел себя.
В первый же день пришел на печь к Чечулину и, увидев, что плавление закончилось, спросил:
— Что дальше будете делать?
— Руду давать пора, — буркнул сталевар.
— Верно, пора, — подтвердил Шатилов.
— Сколько?
— Вот это уж вы мне скажете. Вы лучше знаете, сколько печь сразу может принять.
Чечулин сносно относился к мастерам, которые были старше его по возрасту, но молодых мастеров не терпел — они уязвляли его самолюбие. Он не удержался, чтобы не поддеть:
— Так вы же мастер, а я только сталевар.
— Вам
Чечулин истолковал такое поведение мастера как неуверенность в себе и сам решил дать три мульды железной руды. Когда машинист поднял на хобот последнюю мульду, Шатилов окриком остановил его.
«Ишь, лешак, как действует, — беззлобно подумал Чечулин. — Будто и вожжи тебе вручил, а сбиться с дороги не дает».
Вскоре Чечулин уже безошибочно рассчитывал количество руды с помощью простейшей формулы, пользоваться которой его научил Шатилов. И когда однажды Макаров спросил Чечулина, как ему нравится новый мастер, тот совершенно искренне, прочувствованно ответил:
— Он не только дело знает, но и душу сталеварскую. С таким век работать можно.
— Сталевар — это будущий мастер, — втолковывал своей смене Шатилов. — Привыкайте работать без мастера. Вот попомните мое слово: придет время — мастеров в мартене не станет. Каждый сталевар будет сам плавку выпускать. Останется только начальник смены для увязки работы участков.
Особенно много внимания уделял Шатилов Смирнову. И не только потому, что тот работал на самой большой печи. Подкупала удивительная восприимчивость этого юноши, неудержимое желание все постичь, постоянная неудовлетворенность результатами своей работы.
Шатилов предоставлял Смирнову полную свободу действий, приходил только в самый ответственный момент — на выпуск плавки.
Такое доверие очень подняло Смирнова и в глазах бригады, и в собственных глазах. Куда исчезла мальчишеская порывистость! Во всем подражая Шатилову, он и внешне старался походить на него: стал по-военному подтянутым, даже распоряжения бригаде отдавал, как Шатилов, — тихо и коротко.
Однажды Шатилов решил пойти на риск: сославшись на занятость, приказал Смирнову самому выпустить плавку.
Смирнов не удивился, не растерялся, принял это как должное. И надо было видеть, с каким достоинством подписал он паспорт плавки в том месте, где всегда подписывается мастер.
В таком большом цехе Шатилов работал мастером впервые. Мартеновский цех в Донбассе был значительно меньше. Построенный русско-бельгийским обществом в 1900 году, он весь помещался под одной крышей. А этот огромнейший цех, спроектированный советскими инженерами, имел, помимо главного здания, еще несколько отделений — шихтовый двор, где производилась погрузка шихты в мульды, огромный, на тысячу тонн, миксер для жидкого чугуна, зал подготовки составов с изложницами, специальное отделение, где слитки извлекались из изложниц, и шлаковый двор, куда вывозили ковши со шлаком. Только для того, чтобы осмотреть перед работой все участии, начальник смены затрачивал больше часа. Но и во время смены приходилось не раз отлучаться от печей.
Попробуйте в таком цехе вызвать электриков или слесарей, если они находятся на самом дальнем участке — шлаковом дворе. Телефон не всегда помогает — из-за шума не слышно звонков, — больше выручают ноги.
Приходилось и Шатилову мотаться по цеху, разыскивая нужных работников, рассылать за ними гонцов.
Очень скоро эта суета надоела ему. Как-то после одной напряженной смены (все плавки были выпущены скоростными) Шатилов, встретившись с Макаровым, посетовал:
— Беготни много. Начальник смены и диспетчер взапуски бегают, с ног сбиваются. Вот бы, Василий Николаевич, организовать дело так, как на хорошем вокзале или на сортировочной станции — репродукторы поставить. Командуют из одного пункта, а слышно всем.
Макаров собрал у себя электриков, обсудил предложение. На складе эвакуированного оборудования отыскали все необходимое и принялись за монтаж.
Вскоре диспетчер сел за стол с микрофоном. Теперь все распоряжения передавались через него. Человеческий голос, значительно усиленный репродуктором, раздавался во всех отделениях одновременно, и каждый теперь знал, что делается на участках цеха.
Инициативу соседей подхватил Кайгородов, а вслед за мартеновскими стали радиофицироваться и остальные цехи завода.
Бывая в цехе, Ротов задерживался в смене Шатилова дольше, чем в других. Ему нравилось, что в этой смене нет ни крика, ни лишней суеты. Просматривая суточный рапорт, он обращал особое внимание на показатели работы смены Шатилова — они неуклонно с каждым днем улучшались.
«Нет, такими не разбрасываются. Этого парня я на Юг не отпущу, — дал он себе зарок, искренне сожалея, что не поставил Шатилова мастером раньше. — И вообще кое-кого из южан надо постараться здесь оставить».
Успехи в работе окрылили Шатилова, придали уверенности в силах. Теперь он иными глазами смотрел на свой цех. Раньше он считал его технически совершенным, а теперь видел, что в нем имеется широкое поле для творческих поисков. В своей смене он впервые попробовал производить завалку печи не одной машиной, как это делалось всегда на всех заводах, а одновременно двумя машинами, сразу в два окна, что намного сократило время завалки.
— Ну и повезло тебе, Василий, — сказал ему однажды Бурой, любивший делать сюрпризы. — С деньгами и со славой отсюда уедешь. В БРИЗе, говорят, премию тебе подсчитали и испугались — за двадцать пять тысяч перевалило. Вторую неделю сидят пересчитывают, никак снизить не могут.
Успехи окрылили Шатилова, но и озадачили. Он чувствовал разрыв между своими стремлениями и способностью воплотить мысли в чертеже, расчете, даже в технически грамотной объяснительной записке.
И Шатилов снова взялся за учебу.
Теперь он не терял зря ни минуты и все свободное время просиживал за книгами. Учеба, правда, подвигалась с трудом. Часть того, что когда-то знал, пришлось восстанавливать в памяти, а часть учить заново. Но он был уверен, что подготовится в техникум, осенью будет держать экзамены и выдержит их.
Много думал Василий и об Ольге. В цехе, среди людей, тепло относившихся к нему, он чувствовал себя как в семье, но стоило переступить порог общежития — и его охватывала тоска одиночества.
Бурой видел, что приятель грустит, и по-своему старался помочь ему. Он знал, что Василий нравится лаборантке Кате, и почти каждый вечер заводил примерно такой разговор: