Заклание волков. Блаженны скудоумные
Шрифт:
— Мы что, не выловили «Мальчика с Пальчиками»? Или Тощего Джима Фостера? Или Толкового Толкача Толкина?
— Ну ладно, ладно, — я немного успокоился.
— Этот твой однорукий — Крылатый Святой Карл, — сообщил мне Райли.
— Почему ты так быстро обнаружил обман?
— Просто нынче пополудни почуял неладное. Как всегда, с пятичасовым опозданием, ты же меня знаешь.
— Знаю, знаю. Господи, как не знать.
— Ну вот, короче, пошел я в ирландское турбюро на Восточной пятидесятой, и там работник сказал мне, что билет поддельный.
— А купил ты его сегодня утром.
— На Западной двадцать третьей, в парикмахерской.
— Хорошо, что быстро спохватился. Возможно, он все еще орудует в тех местах. Шанс у нас есть. Не ахти какой, но все же. Что еще стряслось?
— Когда я вернулся домой, — отвечал я, — в квартире заливался телефон. Звонил человек, назвавшийся стряпчим по имени Добрьяк, у него контора на Восточной тридцать восьмой улице. Сказал, что я унаследовал триста семнадцать тысяч после смерти моего дяди Мэтта.
— Ты спрашивал родственников? Дядя Мэтт действительно умер?
— У меня нет никакого дяди Мэтта.
— Хорошо, — сказал Райли. — Этого мы уж наверняка прищучим. Когда ты должен прибыть в его контору?
— Завтра в десять утра.
— Отлично. Мы нагрянем спустя пять минут. Давай адрес.
Я продиктовал адрес, Райли пообещал встретиться со мной утром, и мы положили трубки.
Мои гости стояли и таращились на меня. Мистер Грант — изумленно, а Уилкинс — свирепо. Наконец Уилкинс сказал:
— Да, деньги немалые.
— Какие деньги?
— Триста тысяч долларов, — он кивнул на телефон, — которые вы получите.
— Я не получу никаких трехсот тысяч, — ответил я. — Это просто очередной мошенник, вроде Клиффорда.
Уилкинс прищурился.
— Да? Как это так?
— Но если вам передадут деньги… — начал мистер Грант.
— Все дело в том, что никаких денег нет, — объяснил я. — Это своего рода вымогательство.
Уилкинс склонил голову набок.
— Не понимаю, как они надеются извлечь выгоду, — сказал он.
— Существуют тысячи способов, — ответил я. — К примеру, они могут уговорить меня вложить деньги в какое-нибудь дело, в которое вкладывал мой так называемый дядюшка Мэтт. Но, увы, возникли некоторые затруднения с налогами, или перевод денег требует издержек, а они не могут трогать капитал, не рискуя всей суммой вклада, и поэтому я должен достать две-три тысячи наличными где-нибудь еще и оплатить эти издержки из своего кармана.
Или скажут, что деньги, мол, лежат в какой-нибудь южноамериканской стране, и налог на наследство надо выслать туда наличными, иначе они не выпустят деньги за границу. Мошенники каждый день изобретают новые фокусы, и десятки простофиль тотчас попадаются на крючок.
— Это как змей, — сказал Уилкинс. — Отсекаешь одну голову, тотчас вырастают две.
— Две? — переспросил я. — По нынешним временам это — мелочь.
— Неужели с вами то и дело случаются такие происшествия? — убитым голосом осведомился мистер Грант.
— Их столько, что вы и не поверите, — ответил я.
— Но почему именно вы? — спросил он. — Со мной, к примеру, такое впервые. Почему же у вас по-другому?
Я не знал, что ему ответить. Ответов на такие вопросы попросту не существует. Поэтому я молча смотрел на мистера
Глава 2
Полагаю, все началось четверть века назад, когда я отправился в начальную школу и в первый же день вернулся домой без порток. Я весьма смутно помнил, что, вроде бы, заключил какую-то сделку с одноклассником, но напрочь запамятовал, что именно мне дали за мои штаны, и, к тому же, не смог по возвращении домой найти у себя ни одной вещи, которая не принадлежала бы мне в 9 утра, когда я пошел на занятия — гораздо более юный и счастливый, чем несколько часов спустя. Не удалось мне и опознать маленького мошенника, который меня кинул, поэтому ни его, ни моих брюк так и не нашли.
С того самого дня и поныне жизнь моя являет собой бесконечную череду запоздалых открытий. Мошенники распознают меня с первого взгляда, обирают и отправляются вкушать отбивные, а бедный Фред Фитч сидит дома и в который уже раз ужинает собственным обглоданным ногтем. У меня столько недействительных расписок и ничем не обеспеченных чеков, что хватит оклеить гостиную. Я владею несметным множеством билетов несуществующих лотерей и контрамарок на баскетбольные матчи или танцевальные вечера, которых никогда не было, на несостоявшиеся тараканьи бега и тому подобные увеселения. Мой шкаф набит машинками, переставшими творить чудеса сразу же после ухода разъездного торговца, а мое имя значится в списках всех дутых фирм «Товары — почтой», действующих в Западном полушарии.
Не понимаю, почему так происходит. Если верить Райли и специальной литературе по этому предмету, я — вовсе не типичный олух и не прирожденная жертва мошенничества. Я не алчен, не очень глуп, имею кое-какое образование; я — не вновь прибывший поселенец, не знающий языка и местных обычаев.
Просто все дело в том, что я доверчив. И этого вполне достаточно. Я совершенно не могу поверить, что один человек способен лгать в лицо другому.
Со мной такое происходило сотни раз, но по некой неведомой причине я еще не осознал эту горькую истину. Наедине с собой я — сильный, уверенный, бесконечно подозрительный циник, но стоит появиться бойкому на язык незнакомцу, стоит ему начать заговаривать мне зубы, и разум мой растворяется в мареве веры. И вера эта всеобъемлюща. Скорее всего, я — единственный житель Нью-Йорка XX столетия, имеющий станок для чеканки монеты в домашних условиях.
Разумеется, эта неиссякаемая доверчивость придала всей моей жизни особые краски. В семнадцать лет от роду я покинул отчий дом в Монтане и еще совсем сопляком перебрался в Нью-Йорк. Я бы сделал это гораздо позже, кабы не родня и дружки: я не мог стерпеть того, что все они слишком уж часто смотрели на меня как на дурачка, да и сами несчетное число раз околпачивали меня по поводу и без повода. Именно чувство неловкости и стыда погнало меня в громадный Нью-Йорк, где можно затеряться, где никто не знает твоего имени.