Заклание

В комнате тепло и чисто, задернуты занавески, горят две настольные лампы — одна рядом с ней, на столике, вторая напротив, около пустого стула. На буфете, за ее спиной — два высоких стакана, содовая, виски, кубики льда в термосе. Все готово.

Мэри Мэлони ждет с работы мужа.

Время от времени она посматривает на часы, не от волнения, нет, просто, чтобы порадоваться тому, что с каждой минутой тает время томительного ожидания. Сама поза, когда она склоняется над рукоделием, говорит о царящем в ее душе

Когда на часах было без десяти пять, она насторожилась, и несколькими минутами позже, как обычно в это время, до нее донесся шум остановившейся перед домом машины. Под окнами раздались шаги, и, спустя мгновение, щелкнул замок. Она отложила шитье, встала и приготовилась поцеловать мужа, когда он войдет.

— Привет, дорогой.

— Привет.

Она взяла его пальто, повесила в шкаф, потом подошла к буфету, чтобы приготовить виски: порцию покрепче — для него, послабее — для себя, и вскоре вернулась к прерванному занятию. Он сидел напротив со стаканом в руках и вертел его — ударяясь о стекло, звякали кубики льда.

Для нее это были самые счастливые часы. Мэри знала, что муж не особенно разговорчив, пока не выпьет, и, со своей стороны, была рада просто сидеть с ним рядом после долгих часов тоскливого одиночества. Она наслаждалась присутствием этого человека и чувствовала — так загорающий чувствует солнце — исходящее от него обволакивающее тепло. Она любила смотреть, как он, слегка развалившись, сидит на стуле, как входит в дом, как медленно, широкими шагами ходит по комнатам. Она любила сосредоточенный и немного отстраненный взгляд, смешную форму его рта, и особенно то, как он, чтобы скрыть усталость, молчаливо сидит и пьет, пока не успокоится.

— Устал, дорогой?

— Да. Устал.

После этих слов он повел себя несколько неожиданно: взял стакан и одним глотком осушил его, хотя виски там было больше чем наполовину. Она не смотрела на него в тот момент, но по дребезжанию льда в пустом стакане догадалась. На миг он застыл, подавшись вперед, затем поднялся со стула и медленно направился к буфету.

— Подожди, я сделаю! — предложила она, вскакивая.

— Сядь, — последовал ответ.

Когда он вернулся, Мэри заметила по темно-желтому цвету жидкости в стакане, что виски почти без содовой.

— Милый, тебе принести тапочки?

— Нет.

Она сидела и смотрела, как он пьет.

— Я думаю, что это возмутительно, — произнесла она немного погодя, — когда полицейскому в столь высоком чине, как у тебя, приходится весь день быть на ногах.

Он не ответил, и она, склонив голову, вновь взялась за шитье. Каждый раз, когда он подносил ко рту стакан, раздавалось звяканье кубиков льда.

— Милый, может быть, ты хочешь немного сыра? Ведь сегодня четверг, и я не готовила ужин.

— Нет.

— Если ты слишком устал, чтобы идти куда-нибудь, — продолжала она, — еще не поздно что-нибудь приготовить. В холодильнике полно мяса и всего остального, и ты можешь замечательно поужинать дома, даже не вставая со стула.

Она ждала ответа, хотя бы улыбки или кивка, и, не дождавшись, сказала:

— Ну, ты как хочешь, а я принесу тебе сыра и печенья.

— Я ничего не хочу.

Мэри Мэлони беспокойно заерзала на стуле, пристально всматриваясь в лицо мужа.

— Но ты же должен поужинать. Я сделаю все очень быстро. Я могу приготовить баранину или свинину. Все, что хочешь. У нас полный холодильник.

— Не надо. Оставь это, — ответил он.

— Но, дорогой, ты должен поесть! Я сделаю, а ты — как хочешь. Она отложила шитье и встала.

— Сядь, — сказал он. — Подожди минуту, сядь. Эти слова напугали ее.

— Садись.

Она тихо опустилась на стул, глядя на мужа большими непонимающими глазами. Он все выпил и сидел, уставившись в пустой стакан.

— Послушай, — произнес он, — я должен тебе кое-что сказать.

— Что, милый? Что случилось?

Он замер, опустив голову. Свет лампы падал на верхнюю часть его лица, оставляя подбородок и рот в тени. Она заметила, что у него дрожит уголок левого глаза.

— Боюсь, что это будет несколько неожиданно для тебя, — начал он. — но я долго думал и решил, что лучше всего сказать тебе сразу. Я надеюсь, что ты не будешь сильно винить меня.

Весь монолог занял немного времени: четыре-пять минут самое большое, — все это время она сидела и глазами, полными ужаса, смотрела, как с каждым произнесенным словом он уходит от нее все дальше и дальше.

— Ну вот, кажется, и все, — закончил он. — Я понимаю, что выбрал время, совсем неподходящее для этого разговора, но другого выхода просто не было. Конечно, я буду помогать деньгами и навещать тебя. Но я не хотел бы скандала и надеюсь, что его не будет. Это могло бы сказаться на моей дальнейшей службе.

Первая ее мысль была — не верить услышанному. Отвергнуть все. Ей даже пришло в голову, что он, возможно, не произнес и слова, и весь разговор — плод ее фантазии. Может быть, если она вернется к своим домашним делам, делая вид, что ничего не произошло, и будто бы не было этих страшных слов, то все именно так и будет?

Ей удалось прошептать:

— Я пойду приготовлю ужин.

На этот раз он не стал ее удерживать.

Она не чувствовала ног. Она не чувствовала ничего — только тошноту и легкую слабость. Словно лунатик — вниз по лестнице, потом — выключатель, холод, рука в морозилке хватает первое, что попадается. Она смотрит и не видит. Что-то завернутое в бумагу. Она разворачивает и снова смотрит.

Баранья нога.

Отлично. На ужин будет баранина. Ухватив ногу руками за выпирающую кость, она понесла ее наверх. В гостиной она остановилась — у окна, спиной к ней, стоял Патрик.

— Ради Бога, не надо ужина. Я ухожу. — Он даже не обернулся, услышав ее шаги.

Мэри Мэлони тихо подошла к своему мужу, не раздумывая и секунды, взмахнула большой замороженной бараньей ногой и опустила, что было мочи, на его голову.

Все равно, что стальной дубиной ударила.

Она отступила в ожидании. Странно: он еще секунд пять стоял, слабо покачиваясь, прежде чем рухнуть на ковер.