Шрифт:
В комнате тепло и чисто, задернуты занавески, горят две настольные лампы — одна рядом с ней, на столике, вторая напротив, около пустого стула. На буфете, за ее спиной — два высоких стакана, содовая, виски, кубики льда в термосе. Все готово.
Мэри Мэлони ждет с работы мужа.
Время от времени она посматривает на часы, не от волнения, нет, просто, чтобы порадоваться тому, что с каждой минутой тает время томительного ожидания. Сама поза, когда она склоняется над рукоделием, говорит о царящем в ее душе
Когда на часах было без десяти пять, она насторожилась, и несколькими минутами позже, как обычно в это время, до нее донесся шум остановившейся перед домом машины. Под окнами раздались шаги, и, спустя мгновение, щелкнул замок. Она отложила шитье, встала и приготовилась поцеловать мужа, когда он войдет.
— Привет, дорогой.
— Привет.
Она взяла его пальто, повесила в шкаф, потом подошла к буфету, чтобы приготовить виски: порцию покрепче — для него, послабее — для себя, и вскоре вернулась к прерванному занятию. Он сидел напротив со стаканом в руках и вертел его — ударяясь о стекло, звякали кубики льда.
Для нее это были самые счастливые часы. Мэри знала, что муж не особенно разговорчив, пока не выпьет, и, со своей стороны, была рада просто сидеть с ним рядом после долгих часов тоскливого одиночества. Она наслаждалась присутствием этого человека и чувствовала — так загорающий чувствует солнце — исходящее от него обволакивающее тепло. Она любила смотреть, как он, слегка развалившись, сидит на стуле, как входит в дом, как медленно, широкими шагами ходит по комнатам. Она любила сосредоточенный и немного отстраненный взгляд, смешную форму его рта, и особенно то, как он, чтобы скрыть усталость, молчаливо сидит и пьет, пока не успокоится.
— Устал, дорогой?
— Да. Устал.
После этих слов он повел себя несколько неожиданно: взял стакан и одним глотком осушил его, хотя виски там было больше чем наполовину. Она не смотрела на него в тот момент, но по дребезжанию льда в пустом стакане догадалась. На миг он застыл, подавшись вперед, затем поднялся со стула и медленно направился к буфету.
— Подожди, я сделаю! — предложила она, вскакивая.
— Сядь, — последовал ответ.
Когда он вернулся, Мэри заметила по темно-желтому цвету жидкости в стакане, что виски почти без содовой.
— Милый, тебе принести тапочки?
— Нет.
Она сидела и смотрела, как он пьет.
— Я думаю, что это возмутительно, — произнесла она немного погодя, — когда полицейскому в столь высоком чине, как у тебя, приходится весь день быть на ногах.
Он не ответил, и она, склонив голову, вновь взялась за шитье. Каждый раз, когда он подносил ко рту стакан, раздавалось звяканье кубиков льда.
— Милый, может быть, ты хочешь немного сыра? Ведь сегодня четверг, и я не готовила ужин.
— Нет.
— Если ты слишком устал, чтобы идти куда-нибудь, — продолжала она, — еще не поздно что-нибудь приготовить. В холодильнике полно мяса и всего остального, и ты можешь замечательно поужинать дома, даже не вставая со стула.
Она
— Ну, ты как хочешь, а я принесу тебе сыра и печенья.
— Я ничего не хочу.
Мэри Мэлони беспокойно заерзала на стуле, пристально всматриваясь в лицо мужа.
— Но ты же должен поужинать. Я сделаю все очень быстро. Я могу приготовить баранину или свинину. Все, что хочешь. У нас полный холодильник.
— Не надо. Оставь это, — ответил он.
— Но, дорогой, ты должен поесть! Я сделаю, а ты — как хочешь. Она отложила шитье и встала.
— Сядь, — сказал он. — Подожди минуту, сядь. Эти слова напугали ее.
— Садись.
Она тихо опустилась на стул, глядя на мужа большими непонимающими глазами. Он все выпил и сидел, уставившись в пустой стакан.
— Послушай, — произнес он, — я должен тебе кое-что сказать.
— Что, милый? Что случилось?
Он замер, опустив голову. Свет лампы падал на верхнюю часть его лица, оставляя подбородок и рот в тени. Она заметила, что у него дрожит уголок левого глаза.
— Боюсь, что это будет несколько неожиданно для тебя, — начал он. — но я долго думал и решил, что лучше всего сказать тебе сразу. Я надеюсь, что ты не будешь сильно винить меня.
Весь монолог занял немного времени: четыре-пять минут самое большое, — все это время она сидела и глазами, полными ужаса, смотрела, как с каждым произнесенным словом он уходит от нее все дальше и дальше.
— Ну вот, кажется, и все, — закончил он. — Я понимаю, что выбрал время, совсем неподходящее для этого разговора, но другого выхода просто не было. Конечно, я буду помогать деньгами и навещать тебя. Но я не хотел бы скандала и надеюсь, что его не будет. Это могло бы сказаться на моей дальнейшей службе.
Первая ее мысль была — не верить услышанному. Отвергнуть все. Ей даже пришло в голову, что он, возможно, не произнес и слова, и весь разговор — плод ее фантазии. Может быть, если она вернется к своим домашним делам, делая вид, что ничего не произошло, и будто бы не было этих страшных слов, то все именно так и будет?
Ей удалось прошептать:
— Я пойду приготовлю ужин.
На этот раз он не стал ее удерживать.
Она не чувствовала ног. Она не чувствовала ничего — только тошноту и легкую слабость. Словно лунатик — вниз по лестнице, потом — выключатель, холод, рука в морозилке хватает первое, что попадается. Она смотрит и не видит. Что-то завернутое в бумагу. Она разворачивает и снова смотрит.
Баранья нога.
Отлично. На ужин будет баранина. Ухватив ногу руками за выпирающую кость, она понесла ее наверх. В гостиной она остановилась — у окна, спиной к ней, стоял Патрик.
— Ради Бога, не надо ужина. Я ухожу. — Он даже не обернулся, услышав ее шаги.
Мэри Мэлони тихо подошла к своему мужу, не раздумывая и секунды, взмахнула большой замороженной бараньей ногой и опустила, что было мочи, на его голову.
Все равно, что стальной дубиной ударила.
Она отступила в ожидании. Странно: он еще секунд пять стоял, слабо покачиваясь, прежде чем рухнуть на ковер.